Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Русская семейная и сексуальная культура. Книга 1

Александра Фукс была свидетельницей, как чуваши (они, напротив, убежденные эксогамисты, считают стыдом отдавать дочерей или женить сыновей в своих деревнях и непременно бра-чатся с чужими) были поставлены в затруднение свадьбою парочки, осмелившейся слюбиться, будучи из одной деревни. «Было решено так, чтобы свадьба со всем поездом выехала непременно из деревни, объехала ее кругом и возвратилась бы с другого конца, въехав в другие ворота. <...> Как можно делать свадьбу, не выехавши из полевых ворот, говорили старики, счастья не будет»⁴⁶⁰. Таким образом, для того, чтобы придать эндогамиче-ской свадьбе эксогамический вид, здесь временною фикцией на срок объезда отчуждался от деревни весь свадебный поезд.

Совершенно обратным, откровенно эндогамическим упорством сквозит черемисский запрет искать невесту в деревнях, где девушки носят другой костюм, чем в деревне жениха. Верность финно-тюркских женщин своему костюму содействовала широчайшему его распространению и глубокому внедрению в Русь, созданную метисизацией. Восемьдесят лет тому назад казанский немец доктор К. Фукс в переписке с женою о черемисах сделал совершенно правильное возражение на ее определение «сарафана» национальным русским женским платьем. «Часто я хвалил тебе простонародный костюм русских женщин. И в самом деле хороший сарафан возвышает красу прекрасной россиянки. Но не думай, что это национальное русское платье. Сарафан с принадлежностями своими есть еврейское платье, поправленное по греческому вкусу. <...> Ежели тебе хочется знать древнее русских женщин платье, то поезжай, например, в Тульскую или в Орловскую губернии и там увидишь одинакой костюм с черемисами и вотяками»⁴⁶¹. В восьмидесятых годах прошлого столетия в годы моей молодости мода на так называемый русский костюм эпидемически овладевала девушками и женщинами образованных классов. В действительности, костюм этот, за весьма редкими исключениями, был не более как безвкусно искажающею стилизацией мордовского, черемисского и пр. тюрко-финно-инородческих мотивов, да еще и в смеси с украинским шитьем.

3

Упадочный период эндогамии в русском эпосе. — «Девять братьев и сестра». — Сюжет «неузнанной сестры». — Алеша Попович. — Мурманская сказка. — Предшественность упадка эндогамии христианству. — Магические средства против кровосмешения. — Физиологические причины упразднения эндогамии. — Киргизы и костромской мужик. — Боязнь гетеризма у киргизов и чувашей. — Сказочная полемика с эндогамией. — Князь Данила-Говорила. — Хорватская сказка. — Кукушка. — Мордовская Уля. — Невеста-чужеродка — заместительница сестре. — Пренебрежение к церковному обряду и необходимость «веселья». — Сказки об отцах-кровосмесителях: царь, поп, великий князь. — Эндогамию разрушает личность (преимущественно женщина), отстаивает род (преимущественно мужчина). — Сказка о Василисе Премудрой. — Сказка о купце и его дочери. — Самосуд. — Сказка о волшебном зеркале. — Братья Збродовичи. — Свойство: полиандрия, снохачество, левират.

Русские былины и сказки по позднему своему происхождению уже не знают эндогамизма, торжествующего и крепкого. Напротив, как уже сказано в начале этюда, русский эпос глубоко запечатлен следами энергетической борьбы общества, упрочившегося в эксогамии, с отжившею свое время стариною «птичьего греха». Кровосмесителей истребляют, кровосмесители в стыде и отчаянии прекращают свою оскверненную грехом жизнь самоубийством. В то время, как в Вользунга-саге кровосмешение нимало не пятнает знаменитого рода и не вызывает ни с чьей стороны отвращения, Илье Муромцу зверинский обычай Соловья-Разбойника «за досаду показался. Вынимал он свою саблю вострую, прирубил у Соловья всех детушек»⁴⁶². Пройдет несколько веков, и уже не богатыри-просветители, а сами разбойники будут приходить в ужас и отчаяние от сознания, что они впали в кровосмесительный грех, хотя бы лишь ошибкою по неведению. Такова очень поздняя (не ранее XVI — XVII вв.) песня о «Девяти братьях и сестре», записанная П. Н. Рыбниковым⁴⁶³ в Повенецком уезде.

Как у вдовушки было у пашицы⁴⁶⁴ Что-ль девять сынков и один&ка дочь.

Что-ль девять сынков возрастать стали,

Возрастать стали да вдруг повыросли,

Вдруг повыросли да в разбой пошли Во тую ли во шайку да во разбойницку.

А дочь вдова выдала за купца заморского. На третий год молодые задумали навестить мать. В пути на синем море напали на них разбойники: «Мужа потребили (убили), а жива младенчика в море спустили, молоду вдову прибесчестили», имущество ограбили, корабль сожгли. Совершив все эти злодеяния, разбойники полегли спать. «А един разбойник, атаман большой, с молодой вдовой сел разговаривать», выспрашивая, чьего она роду-племени.

В слезах вдовушка да словцо смолвила:

«И на что меня, бедну, спрашивать?

Тело мое полоненое,

Я — сирота, вдова прибесчестьена».

Затем подробно рассказывает свое родословье и историю своего брака и несчастного путешествия.

Тут разбойник, атаман большой,

Атаман большой да порасплакался:

Покатились слезы по белу лицу,

Во слезах он словцо вымолвил:

«Вы ставайте-ко, братцы родные!