Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Русская семейная и сексуальная культура. Книга 1

0 глубокой древности сказки свидетельствует, помимо магических подробностей, малое значение, которое она придает церковному обряду. Решительным моментом брака, по языческой старине, считается не венчанье, но половой акт: «Станет брат звать под венец — иди, станет звать в светлицу — не торопись». Тут слышна глубокая двоеверная старина, которая, как жалуется на то «Церковное правило» митрополита Иоанна (XI в.), убеждена была в том, что венчанье — выдумка больших господ, формальность, нужная только князьям да боярам, а простой народ отлично может обходиться и без него, своею исконною свадьбою по языческим преданиям с плясанием и гудением⁴⁷⁷. Еще в первой половине XIX в. не только в инородческих местностях Поволжья и Закамья, но и в Украине свадьба считалась недовершенною, если венчанье не сопровождалось «весельем», т. е. свадьбою по бытовому обряду, с пиром на весь мир. Только «весилля» вводило мужа в сожительство с молодою женою. Если почему-либо оно не могло быть сыграно в непосредственной близости к венчанью, то откладывалась и первая брачная ночь. Весьма возможно, что именно из подобных отсрочек родилась известная насмешливая пословица: «Здравствуй, женившись, да не с кем спать».

В белорусском варианте изложенной сказки женитьба брата на сестре представляется делом настолько естественным и законным, что сватовство брата объясняется без всяких чар и колдовских перстней просто родительским завещанием.

«Жив сабе царь да царица, у них быв сын и дочка. Яны приказали сыну, штоб юн, як умруть, жанився на сестре. Ти богатя, ти мала пажив-ши, во упасля таго, як приказали сыну свайму жаницца на сястре, царь и царица померли. Во брат и каже сястре, штоб гатовалсь к вянцу, а сам пашов до папа прасить, штоб их повянчав».

Последняя сверхнаивная подробность явственно показывает, насколько нравственному чувству новокрещеной Руси, которая сложила сказку, чуждо было понятие о христианской семье. Поп, согласный обвенчать брата с родной сестрою, не представлялся сказочнику явлением нелепым и невероятным, потому что, конечно, попал в древнюю сказку позднейшим привносом, как ритуальный заместитель главы рода или большака семьи, для которых благословлять подобные союзы было не в диковину.

Ведь сказка с того и начинается: брат не по своей воле хочет жениться на сестре, но ему отец и мать приказали. Тут, как в мордовской песне об Уле, не каприз влюбленного жениха требует кровосмешения, но консервативный расчет рода, твердого в эндогамическом предании. Царевич должен жениться на сестре не при жизни родителей, но «когда они умрут». То есть, значит, когда он сам сделается царем — главою рода или, принимая во внимание широкий титул, — целого племени. Род или племя упорствовали в эндогамии, и от нового главы ждется, что по завету родителей сын сохранит наследственную эндогамическую традицию (заколебавшуюся, что показывают поп, венчальный обряд, да и всё христиански-полемическое содержание сказки), как хранил ее союз отца и матери, женатых, по всей вероятности, тоже в какой-нибудь близкой степени родства.

В малороссийском варианте хорватской сказки «о том, как отец хотел жениться на дочери» смешение понятий эндогами-ческой древности и христианского новшества еще глубже. Здесь в роли жениха своей дочери выступает сам поп\ «Як був co6i nin та попаддя, та була в них одна дочкй. Як вмерла попад-дя, nin i каже дочщ: “А ну-мо, донько, вбирайся, тдем вшча-тися”»⁴⁷⁸. В великорусских пересказах вместо попа на сцене то «великий князь», то купец.

«У великого князя была жена-красавица, и любил он ее без памяти. Умерла княгиня, осталась у него единая дочь, как две капли воды на мать похожа. Говорит великий князь: “Дочь моя милая! женюсь на тебе”. Она пошла на кладбище на могилу матери и стала умильно плакать. Матъ дважды советует дочери требовать от отца платьев — с частыми звездами, с солнцем и месяцем. Но не помогло. “Матушка! отец еще пуще в меня влюбился”. — “Ну, дитятко! теперь вели себе сделать свиной чехол”. Отец и то приказал сделать. Как только приготовила свиной чехол, дочь и надела его на себя. Отец плюнул на нее и прогнал из дому, не дал ей ни служанок, ни хлеба на дорогу».

В большинстве подобных сказок устремление мужчины к кровосмесительному браку мотивируется более или менее одинаково — сходством дочери с умершею матерью.

«Стал царевич у своей жены спрашивать: “Отчего на тебе был свиной чехол надет?” — “Оттого, — говорит, — что была я похожа на покойную мою мать, и отец хотел на мне жениться”».