Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Русская семейная и сексуальная культура. Книга 1

Мы видели, как князь Данила-Говорила отказался от брака с сестрою, только когда нашлась невеста, похожая на сестру «бровь в бровь, глаз в глаз». Своя лучше, милее чужой, — твердит побеждаемый, но еще упорный эндогамический консерватизм, отстаивая свою исконную линию от новых эксогамических течений, проводимых в жизнь по преимуществу, даже почти исключительно, женщинами. Своя предпочтительнее чужой, и на чужой можно жениться только тогда, когда она совсем как своя. Мужчины крепко держатся за «птичий грех». Род на их стороне. Ни в одной сказке мы не встретим того, чтобы девушка, отказывающаяся от брака с отцом или братом, нашла защиту и поддержку у родичей, у общества. Всегда для нее одно спасение — удариться в бега и претерпевать в них всевозможные страхи, лишения и страдания, покуда в награду красоте и целомудрию не явится избавителем жених, чужеземный царевич.

В общеизвестной «Сказке о Василисе Премудрой» есть подробность, которую будет уместно здесь подчеркнуть, так как она ярко иллюстрирует этот свершающийся процесс — смену эндо-гамического брака эксогамическим. Это просьба Василисы Премудрой, жены, взятой с чужбины и вынужденной временно расстаться с мужем, который едет «до свого дому»: «Зустршеш у себе багато i сестер, i брапв, та хоч як вони будуть прохати, щоб ти IX пощлував, — ти не цыуй; а то зараз забудет мене».

Выбираю украинский вариант, потому что в нем ярче и полнее, чем в других, противопоставляется любовь к жене из чужого рода, с чужой стороны, любви к своему роду. Обыкновенно Иван Царевич нарушает завет Василисы Премудрой машинально, в первых приветствиях родственной встречи. Но в украинском варианте он помнит и исполняет просьбу жены. Но «раз вш забув заперта тую хату, де ночував; а до нього вб1гла одна сестра, та й побачила, що вш спить, ш/цйшла тихесенько та й пощлувала. Так в1н як прокинувся, то вже i не згадав про свою ж1нку; а через м1сяц його засватали, та i почали веалля готувати».

Жена из чужого рода, Василиса, очевидно, сама усматривает в своем браке приключение не совсем-то естественное, не в обычном порядке вещей. Она знает, что мужчинам ее века женщины из своего рода приятнее чужеродок: поцелуи своих заставят забыть чужачку. (Известная украинская песня: «Одна гора высокая, а другая — близка; одна мила далекая, а другая — близко. А я тую, далекую, люд ем подарую, а до той близенькои сам я помандрую».) Предчувствия Василисы сбылись. Поцелованный сестрою, Иван Царевич забывает жену; брак, заключенный на чужбине, теряет свою силу, оказывается несостоятельным. И «через месяц его посватали» (разумей: в недрах своего рода) и стали свадьбу готовить. Может быть, даже именно с тою сестрою, которая его поцеловала.

Это не праздное предположение наудачу; оно вытекает из важной подробности в других вариантах сказки. Сестры Ивана Царевича видят Василису Прекрасную: одна — в колодце, другая — в реке, и каждая принимает ее за свое отражение. Значит, здесь мы опять на том же пороге, как в сказке о Даниле-Гово-риле: жена так похожа на сестру, что достойна войти в род как заместительница сестры в союз с братом. И когда дело обернулось счастливо, глубоко знаменателен конец сказки именно в украинском варианте. Иван Царевич, «усе згадав, вшзнав свою жшку, приб1г до не*1, став и щлувати и прохати батька свою, щоб гх повмчали». То есть по обычаю рода — приняли бы его жену-чужеродку в свой род, а от женитьбы на кровной женщине своего рода его бы уволили.

Сказка о купце-кровосмесителе, погубившем свою дочь, замечательна по смешению древнейших мифологических представлений с влиянием новой христианской культуры, которая здесь уже вполне победоносна и затушевала покладистую языческую старину. Тут в суждении о кровосмесительных отношениях уже нет никаких компромиссов и, само собою разумеется, не поднимается вопроса о возможности покрыть их венчальным обрядом.

«Обуяла его (купца) нечистая любовь, приходит он к родной дочери и говорит: “Твори со мной грех?* Она залилась слезами, долго его уговаривала-умоляла; нет, ничего не слушает: “Коли не согласишься, — говорит, — сейчас порешу твою жизнь!” И сотворил с нею грех насильно». Новый мотив: до сего времени мы видели, что все осаждаемые кровосмесителями родственницы счастливо убегали от покушений и сохраняли свою девичью честь для чужеродного суженого.

«И с того самого времени понесла она чадо». Каким-нибудь столетием раньше это было бы обычным фактом эндогамичес-кого порядка, случаем «птичьего греха». Теперь — страшное противорелигиозное и противообщественное преступление, худшее разбоя и убийства (см. выше песню о девяти братьях). Его надо тщательно скрывать от человеческих глаз. И вот когда дочь отказалась оклеветать в своей беременности невинного человека, отец ее убил и похоронил в погребе. Главный приказчик купца находит труп по чудесному указанию: