Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка

— «Россия стояла на великом историческом распутии, загроможденная нерешенными задачами и ни к чему внутренне не готовая, когда ей был послан прозорливый и свершающий гений Пушкина, — Пушкина пророка и мыслителя, поэта и национального воспитателя, историка и государственного мужа. Пушкину даны были духовные силы в исторически единственном сочетании. Он был тем, чем хотели быть многие из гениальных людей запада. Ему был дан поэтический дар, восхитительной, кипучей, импровизаторской легкости; классическое чувство меры и неошибающийся художественный вкус; сила острого, быстрого, ясного, прозорливого, глубокого ума и справедливого суждения, о котором Гоголь как-то выразился: „если сам Пушкин думал так, то уже верно, это сущая истина…“. Пушкин отличался изумительной прямотой, благородной простотой, чудесной искренностью, неповторимым сочетанием доброты и рыцарственной мужественности. Он глубоко чувствовал свой народ, его душу, его историю, его миф, его государственный инстинкт. И при все том он обладал той вдохновенной свободой души, которая умеет искать новые пути, не считаясь с запретами и препонами, которая иногда преврашала его по внешней видимости в „беззаконную комету в кругу расчисленном светил“, но которая по существу подобала его гению и была необходима его пророческому призванию.

А призвание его состояло в том, чтобы принять душу русского человека во всей ее глубине, во всем ее объеме и оформить, прекрасно оформить ее, а вместе с нею — и Россию. Таково было великое задание Пушкина: принять русскую душу во всех ее исторически и национально сложившихся трудностях, узлах, страстях; и найти, выносить, выстрадать, осуществить и показать всей России — достойный ее творческий путь, преодолевающий эти трудности, развязывающий эти узлы, вдохновенно облагораживающий и оформляющий эти страсти» [3, 336–337].

Ильин убедительно выразил ту мысль, которая, так или иначе, но была основной у русских философов XX века, мерявших Пушкина глубиной исторической перспективы, какой не было и не могло быть у Достоевского, несмотря на все его гениальные прозрения и просмотры пушкинской линии. Эта мысль сосредоточена вокруг определенного убеждения, что с ранним (преждевременным) уходом из жизни Пушкина оборвалась одна из возможностей исторического развития России и, может быть, наиболее продуктивная и перспективная.

Само положение поэта в русской культуре позволяет говорить именно об этом, именно с него, от его идей и достижений отталкиваясь, начинала формироваться новая культурно-историческая повестка развития России. И не только в сфере художественности (напротив, добавим, что сфера художественности занимает здесь как раз подчиненное место), но в других — куда более важных областях общественной и исторической жизни. Взгляд на историю России, ее основных исторических деятелей; отношение и подход к Западу в широком смысле; полное и целостное (гениально ему данное) представление о народе; выправление в известной степени русского человека, приспосабливание его к европейскому образу мысли; развитие русского языка и на его базе новой русской метафизичности и т. д. и т. п., о чем пишется в данной книге в отдельных главах, — вот что такое Пушкин в русской жизни. Дух захватывает от того, когда начинаешь понимать, на каких вершинах остановился Пушкин, какие он мог еще покорить.

Но что особенно трогает почти всех без исключения русских религиозных философов, так эта изумительная пушкинская духовная свобода, которая так много обещала на будущее, с одной стороны, а с другой, могла выступить поразительным примером для целых поколений русский людей. Нереализованный русский человек через Пушкина по причине слишком раннего его ухода и неисполненности всех задач, какие ему предназначались, — вот что волнует воображение русских мыслителей и состоявшегося (в котором не так много Пушкина, как хотелось) русского человека.

* * *