Пушкин, потомок Рюрика

Летом 1837-го Николай Языков писал своему приятелю Алексею Вульфу: «Где ты теперь находишься? Там, где мы некогда гуляли вместе с нашим бессмертным Пушкиным?.. Его губил и погубил большой свет — в котором не житье поэтам! Поклонись за меня его праху, когда будешь в Святогорском монастыре».

«Божий суд уж поразил»

А что же тот, кто в славе своей уподобился Герострату и чье имя оказалось навечно занесенным в черные скрижали истории, — что думал, чувствовал он тогда? Вряд ли когда-либо смог осознать Жорж Дантес, что свершил он в России, какое горе принес народу, какой урон нанес культуре страны, так радушно принявшей его.

«Публика ожесточена против Геккерна, — писал своему брату Николаю в Париж Александр Тургенев, — и опасаются, что выбьют у него окна».

Прусский посланник барон Август Либерман сообщал в своем донесении: «Смерть Пушкина представляется здесь, как несравнимая потеря страны, как общественное бедствие. Национальное самолюбие возбуждено тем сильнее, что враг, переживший поэта, — иноземного происхождения. Громко кричат о том, что было бы невыносимо, чтобы французы могли безнаказанно убить человека, с которым исчезла одна из самых светлых национальных слав».

То же утверждал и граф В. А. Соллогуб: «Ни у одного русского рука на него (Пушкина. — Примеч. авт.) бы не поднялась; но французу русской славы жалеть было нечего».

Был назначен суд. Последние, самые гневные, строки лермонтовского стихотворения «Смерть поэта» написаны были 7 февраля 1837 года, на следующий день после первого судебного допроса Дантеса. Возможно, что сложились они под впечатлением от рассказов родственника Михаила Лермонтова В. Г. Столыпина[98], входившего в состав военно-судной комиссии Конногвардейского полка. Именно ею разбиралось дело Дантеса. На основании бывшего тогда в силе Воинского устава Петра I убийцу следовало приговорить к смертной казни через повешение — такой приговор должны были вынести Дантесу. Однако еще до окончания суда ему стало известно, что столь строгая кара не будет применена. Весть эта сильно повлияла на поведение подсудимого: оправившись от первого страха, он снова стал прежним Жоржем Дантесом — развязным и самоуверенным. Наказание было определено минимальное: как не российский подданный, Дантес высылался за пределы империи и лишался всего лишь своих «офицерских патентов».

Жоржа Дантеса выслали из России 19 марта 1837 года. (Нелишне заметить, что его приятель, маркиз Эммануил де Пина, которого вместе с Дантесом упомянул в дневнике Пушкин, был выслан из России чуть ранее… за кражу серебряных ложек.) В дипломатических архивах сохранилось донесение французского посла де Баранта: «Неожиданная высылка служащего г. Дантеса, противника Пушкина. В открытой телеге, по снегу, он отвезен, как бродяга, за границу, его семья не была об этом предупреждена. Это вызвано раздражением императора».

Императрицей, однако, владели иные чувства. В письме к своей приятельнице графине С. А. Бобринской от 28 января 1837 года Александра Федоровна делилась с ней своими переживаниями: «О Софи, какой конец этой печальной истории между Пушкиным и Дантесом… Это ужасно, это самый страшный из современных романов. Пушкин вел себя непростительно, он написал наглые письма Геккерну, не оставя ему возможности избежать дуэли. С его любовью в сердце стрелять в мужа той, которую он любит, убить его — согласитесь, что это положение превосходит все, что может подсказать воображение о человеческих страданиях, а он умел любить. Его страсть должна была быть глубокой, настоящей».

В свете было немало и тех, кто, подобно императрице, сочувствовал «бедному Жоржу». Говорили тогда, что с Дантесом обошлись крайне сурово, представляя его неким героем и мучеником. Но время — беспристрастный судья — рассудило иначе…

«Il faut que j’arrange ma maison»[99], — сказал умирающий Пушкин. Через два дня его дом стал святыней для его Родины, и более полной, более лучезарной победы свет не видел.

Вся эпоха (не без скрипа, конечно) мало-помалу стала называться пушкинской. Все красавицы, фрейлины, хозяйки салонов, кавалерственные дамы, члены высочайшего двора, министры, аншефы и не-аншефы постепенно начали именоваться пушкинскими современниками, а затем просто опочили в картотеках и именных указателях (с перевранными датами рождения и смерти) пушкинских изданий.

«Он победил и время, и пространство», — веровала Анна Ахматова.

Поэта не стало. Смерть унесла с собой и его творческие замыслы, навеки оставив в набросках и черновиках незавершенные поэмы и повести. В их числе — и посвященные истории своего рода. Едва ли возможно в полной мере оценить все последствия этой трагедии для отечественной культуры, истории. «Мысль, что его нет, еще не может войти в порядок обыкновенных, ясных, ежедневных мыслей», — признавался Василий Жуковский в феврале 1837 года. Спустя два года, возвращаясь из-за границы, Гоголь писал друзьям: «Как странно! Боже, как странно: Россия без Пушкина. Я приеду в Петербург, и Пушкина нет…»