Пушкин – Тайная любовь

Бегущая вверх от туфельки по правой ножке танцовщицы «Самая страшная тайна Карамзиной» выражена не в словах, а в рисунке в центральной части ее юбки в виде устремленных остриями к самому интимному месту ее тела кольев. Мол, с помощью этих «инструментов» старый немощный муж молодой еще красавицы Екатерины Карамзиной исполняет свои супружеские обязанности? Ничего подобного. Смысл у тайны супруги историографа – чисто филологический: буквальное переложение на бумагу ее девичьей фамилии. Друживший со сводным братом Карамзиной князем Петром Андреевичем Вяземским Пушкин хорошо знал, что Екатерина Андреевна была внебрачной дочерью его отца, князя Андрея Ивановича Вяземского, с Елизаветой Карловной Сиверс. Брак с ней князь не мог оформить из-за того, что ей не давал тогда развода ее первый муж. Поэтому родители дали своей дочери Екатерине фамилию КОЛЫВАНОВА по КОЛЫВАНИ – старому названию Ревеля (нынешнего Таллина), где она родилась в 1780 году, когда ее отец командовал стоявшим там полком[74].

На попечении отца, кстати, Екатерина в дальнейшем и осталась, поскольку ее мать вскоре добилась-таки развода и вышла замуж за …другого. Девочка воспитывалась в семье тетки, сестры своего отца княгини Е.А. Оболенской. Когда Екатерине исполнилось 22 года, она без памяти влюбилась в бедного армейского поручика Струкова, и родные не нашли иного средства избавить ее от этого наваждения как в возрасте 24 лет выдать замуж за друга ее отца, 37-летнего вдовца Карамзина…

В фамилии «КОЛ-ЫВ-анова» Пушкин и видит сексуальное приспособление «КОЛ», и слышит звук «ЫВ», характеризующий интимное действие, которое в его воображении этим «колом» с его «обидчицей» Карамзиной ее законный муж производит. И саму одинаково добрую и внимательную ко всем посетителям ее дома Карамзину-Колыванову иронически изображает балансирующей – КОЛ-ЕБ-лющейСЯ – на цирковом канате. В силу возвратности глагола «колебаться» выходит, что Екатерина Андреевна еще и манипулирует нарисованными Пушкиным на ее юбке кольями сама?..

В тоне этих текстов и рисунков не чувствуется, впрочем, по отношению к Карамзиным очень большой пушкинской обиды или озлобленности. Сохраняющаяся у юноши способность шутить свидетельствует о том, что он прекрасно понимает, что в данном случае ему каким-то чудом удалось, что называется, легко отделаться. Хотя, может быть, он и боялся, но одновременно и мечтал о том, чтобы его дрянной поступок по отношению к Бакуниной раскрылся полностью, и посвященные в него серьезные взрослые люди заставили бы его, «преступника», нести соответствующее их пониманию жизни наказание – жениться на Екатерине.

Но раз не сказала им о его полной вине сама Екатерина, он не может компрометировать ее в глазах окружающих собственным признанием! И не понимает, зачем она тогда и затеивала всю эту суету с его запиской? В пушкинских рисунках – лишь легкая досада по поводу неадекватно, по его мнению, отреагировавшей на его письмецо Бакуниной. Да еще ирония по адресу заботящихся о его нравственности и безопасности его пожилых благодетелей.

Трудно сказать, смогли бы Карамзины по достоинству оценить пушкинское черновиковое остроумие? Но они, по счастью, его бумаг не видят и по-своему продолжают спасать репутацию зареванной Бакуниной в глазах двора и света. Старательно разыгрывают ими же придуманную комедию о том, что пресловутая записка на самом деле была адресована не Бакуниной, а …самой жене историографа. Имя-то в записке – как раз подходящее: Екатерина!

Сомневаетесь, что подобное и в те «легковерные» времена могло выглядеть убедительным? Согласна. Идея влюбленности Пушкина в Екатерину Андреевну и могла прийти в голову разве что ее возрастному мужу, в глазах которого его жена и теперь еще столь же молода и прекрасна, как в первые годы их совместной жизни. Но разве были, по правде сказать, у супругов Карамзиных на тот момент иные варианты переигрывания этой истории? Кого иного с нужным именем было им искать, чтобы иметь возможность столь же доверительно эту компрометирующую записку переадресовать?

И Пушкин, по юности своей не осознававший всей опрометчивости своего дерзкого поступка по отношению к Екатерине Бакуниной, во всю свою жизнь оставался благодарен супруге историографа Екатерине Андреевне Карамзиной за принесенную ею тогда в хотя бы частичное искупление его греха собственную ее безупречную репутацию. Это была настоящая материнская жертва.

Светское общество, впрочем, от этого «семейного» скандала тоже оказалось не в проигрыше. Ему в этой «мыльной опере» открыто демонстрировалась целая гамма чувств – и христианская верность жены, и мудрость и великодушие мужа, и слезы раскаяния дерзкого юнца и, наконец, – «хеппи энд», то есть всеобщее примирение.

Изобразив в рукописях «брань» по поводу себя с Бакуниной в доме Карамзиных, Пушкин тоже успокаивается – продолжает писать свою поэму. Под рисунком с юбкой Екатерины Андреевны у него побежали строки будущего вступления ко второй главе: