Пушкин – Тайная любовь

Соперники в искусствебрани

,Не знайте мира меж собой;
Несите мрачной славе дани,
И упивайтеся враждой!
Пусть мир пред вами цепенеет,
Дивяся грозным торжествам:
Никто о вас не пожалеет,
Никто не помешает вам.
Соперники другого рода,
Вы, рыцари парнасских гор,
Старайтесь не смешить народа
Нескромным шумом ваших ссор;
Бранитесь – только осторожно.
Но вы, соперники в любви,
Живите дружно, если можно!
Поверьте мне, друзья мои:
Кому судьбою непременной
Девичье сердце суждено,
Тот будет мил на зло вселенной;
Сердиться глупо и грешно. (IV, 22)

В «соперниках в искусстве брани» вполне можно разглядеть наперебой старавшихся образумить Пушкина супругов Карамзиных. В бранящихся «рыцарях парнасских гор» опознать арзамасцев Пушкина с Карамзиным. В «соперниках в любви» почувствовать опять же Пушкина с его личным возрастным «пастухом»-Карамзиным, при помощи «кнута» старающимся хоть в какой-то мере в благородстве поведения уподобить молодого человека себе – отбить у него охоту «преследовать» без пяти минут фрейлину двора Бакунину.

И Пушкин, как ему это ни досадно, пытается соблюдать строгие рекомендации своего мэтра. На следующем после изображения словесной «баталии» по поводу него самого с Бакуниной в доме Карамзиных листе 49 Лицейской тетради начинает писать новые относящиеся к все той же запретной, неприкосновенной для него теперь его пассии стихи:

Как сладостно!… но, боги, как опасно
Тебе внимать, твой видеть милый взор!…
Забуду ли улыбку, взор прекрасный
И огненный, [волшебный] разговор!
Волшебница, зачем тебя я видел —
[Узнав тебя], блаженство я познал —
И счастие мое возненавидел.

(II, 68)

Мэтром Карамзиным Пушкину отныне предписывается сочинять, как прежде, – искренне и ярко, но на основе не собственных, а вымышленных любовных восторгов и страданий. Мол, основоположник русской легкой поэзии Михаил Муравьев (1757–1807), учитель в сентиментализме самого Карамзина с авторитетным для Пушкина Константином Батюшковым, тоже ведь был поэтом-лириком. Но по жизни вел себя не в пример Пушкину чинно и благородно – хоть в попечители университета его производи, хоть в педагоги отечественной словесности к великим князьям приглашай…

ПД 829, л. 49

Похоже, именно с «рекомендации» Николая Михайловича Карамзина «примерный» поэт Михаил Никитич Муравьев и попал на лист пушкинской Лицейской тетради. Судя по месту расположения в ней и цвету чернил, Пушкин нарисовал его портрет под своими незаконченными стихами «Как сладостно…» уже в следующий присест – взявшись за так и не вошедшие в поэму строки, начинающиеся со стиха «Ужели нежная Венера…»

Как и прочие образованные современники, Пушкин хорошо знал поэзию Муравьева. Как и все арзамасцы, любил цитировать ее по разным поводам, в том числе явно и скрытно – в собственном творчестве. Правда, в отличие от своих приятелей-литераторов – с неизменно ироническим подтекстом. Нарядный, улыбчивый, приторно-сладостный профиль «образцового» писателя и человека Муравьева в пушкинских черновиках ироничен своей диспропорциональностью. Узел пышного галстуха этого изображенного Пушкиным «пиита» явно превышает высоту его лба, что, кстати, не подтверждается художественными портретами его прототипа.

М.Н. Муравьев, художник Ж-Л. Монье[75]

Это – явная карикатура на Муравьева и его творчество. Несмотря на карамзинские «репрессии», Пушкин с мэтром не согласен. По его мнению, творить – значит жить. То есть любить и страдать по-настоящему, собственным сердцем.

Глава 8. «Рукой пристрастной»

Раз уж обратились к «Евгению Онегину», то займемся заодно и другой связанной с ним пушкинской тайной. По словам самого поэта в письме к Петру Вяземскому, произведение это – нечто «в роде «Дон Жуана». (XIII, 63) Личных, что ли, амурных похождений его автора – «знаменитого любовника» Пушкина? Тогда в романе не может не встретиться и наша героиня Екатерина Бакунина.