Пушкин – Тайная любовь

Известно, что первая глава «Онегина» вышла из печати 16 февраля 1825 года с авторским посвящением брату Льву, предисловием и большим стихотворением «Разговор книгопродавца с поэтом». С ПОСВЯЩЕНИЕМ Льву Сергеевичу, кажется, все понятно: это благодарность пребывающего в ссылке автора своему родственнику за хлопоты, связанные с изданием книги. Но не перед собственным же младшим братом, человеком в общем-то самым обыкновенным – в меру образованным, безалаберным и ленивым, исповедуется Пушкин в своем романе в росте, возмужании собственной души!

Не мной замечено, что вдохновляла Пушкина на его поэтические шедевры не столько даже любовь, сколько вина перед конкретными женщинами. На начало «Евгения Онегина» у него уже есть огромная вина – перед Жозефиной Вельо, поэтически отрабатывать которую он будет всю жизнь. Но была ведь и как бы предтеча этой вины – незадавшиеся отношения с его самой первой настоящей любовью Екатериной Бакуниной. Переживается такая неудача долго – до прихода следующего большого разделенного чувства. А у Пушкина на момент начала написания романа нового счастливо разделенного с ним чувства нет.

Как впоследствии покажет система эпиграфов к уже завершенному произведению[76], его автор с самой первой главы живет прошлым – осмысливает годы собственной бурной молодости. И хочет делиться пониманием себя – прежнего и нового – с той, которая будет перелистывать страницы его романа с глубоким пониманием того, о чем именно там говорится. Именно для нее – человека почти что объективного, стремящегося не столько к личному счастью, сколько к воплощению своей «святой», как ее понимает и сам Пушкин, мечты о творчестве. Его самый желанный читатель – конечно же, редкая по своим душевным качествам девушка, серьезно увлеченная живописью и до сих пор незамужняя Екатерина Бакунина, перед которой он так виноват.

Эпиграфом ко всему законченному роману окажется тот, которым поэт предварил выходившие в свет в 1828 году чисто «татьянинские» IV и V главы, в свое время посвященные другому его помощнику в издательских хлопотах – профессиональному преподавателю русской словесности Петру Александровичу Плетневу:

Не мысля гордый свет забавить,
Вниманье дружбы возлюбя,
Хотел бы я тебе представить
Залог достойнее тебя,
Достойнее души прекрасной,
Святой исполненной мечты,
Поэзии живой и ясной,
Высоких дум и простоты;
Но так и быть – рукой пристрастной
Прими собранье пестрых глав,
Полусмешных, полупечальных,
Простонародных, идеальных,
Небрежный плод моих забав,
Бессониц, легких вдохновений,
Незрелых и увядших лет,
Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет.

(VI, 3)

Не оспоришь, конечно, того, что Плетнев был человек, как говорил о нем сам Пушкин, «услужливый», деловитый и исполнительный – для поэта в одном лице друг, издатель, «кормилец»… Вполне можно согласиться в восприятии Пушкина с благоволением, незлобивостью души, уравновешенностью характера Плетнева. Однако достаточно ли этого для того, чтобы от имени Пушкина счесть его душу «прекрасной»? Понять, что она – «святой исполнена мечты»? А тем более – «поэзии живой и ясной»?..

Да, Петр Александрович имел слабость к стихам, благодаря чему на субботнике у Жуковского году в 1817-м и познакомился с Пушкиным. Однако стоит помнить и то, что поводу какого-то типичного плетневского стихотворения Пушкин 4 сентября 1822 года писал из кишиневской ссылки общающемуся с Плетневым брату Льву: «Мнение мое, что Плетневу приличнее проза, нежели стихи; он не имеет никакого чувства, никакой живости, слог его бледен, как мертвец. Кланяйся ему от меня [т. е. Плетневу, а не его слогу] и уверь его, что он наш Гете». (XIII, 44) Бесцеремонный Левушка тогда же показал письмо Плетневу, и тот ответил Пушкину:

Я не сержусь за едкий твой упрек:
На нем печать твоей открытой силы;
И может быть, взыскательный урок
Ослабшие мои возбудит крылы.
Твой гордый гнев, скажу без лишних слов,
Утешнее хвалы простонародной:
Я узнаю судью моих стихов,
А не льстеца с улыбкою холодной…