Пушкин – Тайная любовь

По всей главе разбросаны сближающие поэта с его читателем-другом (почему бы и не в облике его любимой женщины?) намеки. Онегин, сообщает нам автор романа,

II

Родился на брегах Невы,
Где, может быть, родились вы,
Или блистали, мой читатель

. (VI, 6)

Бакунина, как известно, родилась в Петербурге. Не она одна, не так ли? Но глагол «блистать» гораздо ведь более приличен в употреблении по отношению к молодой светской красавице, нежели к даже самому распрекрасному герою-мужчине. К примеру, о себе самом в петербургский период Пушкин в этой же строфе говорит: «Там некогда гулял и я». Хотя мог бы и «блистать», поскольку уже засверкал гранями его чудесный поэтический талант, и это было замечено в обществе.

По прикидкам Юрия Михайловича Лотмана, романный Евгений Онегин родился в 1795 году – тоже совсем как наша Екатерина Бакунина[77]. Однозначно призван поэтом в чем-то напоминать Екатерине ее не особенно успешно управлявшего Академией наук покойного отца и тщеславный, живущий не по средствам с долей авторской иронии обрисованный также служивый родитель Онегина:

III

Служив

отлично-благородно,Долгами жил его отец,
Давал три бала ежегодно
И промотался наконец. (VI, 6)

Да что – отец! Уже одно давшее пушкинскому роману название имя его главного героя должно было наводить Екатерину на воспоминания о местах ее собственного отрочества – тверских краях. Местная легенда гласит, что имя-фамилию для своего Евгения Онегина автор романа нашел еще …в собственном детстве. Прочел его на глазастой, видимо, вывеске «Евгений Онегин – булочных и портновских дел мастер» на каком-то из придорожных домов тверского уездного городка Торжка. В 1811 году через него мальчик Пушкин в сопровождении своего дядюшки Василия Львовича следовал в Петербург для поступления в Царскосельский лицей. Причем, больше в свой доссылочный период ему в Торжке бывать не приходилось.

Несмотря на иронию скептиков над пока еще не совсем переведенной в область фактов легендой, она имеет на существование свой резон. Интуиция творческого человека, безусловно, не могла не навести на нее рассказавшего о ней в своей книге тверского тогда писателя Алексея Степановича Пьянова[78]. Потому что при своем с детства развитом чувстве юмора во время скучной, однообразно долгой дороги Саша Пушкин просто не мог не обратить внимания на эту парадоксальную рекламу. Ведь она называла имя удивительного человека, одновременно мастерски занимающегося двумя совершенно не имеющими ничего общего ремеслами. Находясь в Одессе, поэт наверняка не смог припомнить ничего более торжокского, чем эта комичная вывеска, за которую просто обязан был зацепиться глаз и другого творчески мыслящего человека – его девушки Екатерины Бакуниной, интеллект и характер которой он за годы общения с нею достаточно хорошо изучил. Быть может, в своих разговорах молодые люди и посмеялись когда-то вместе в своем роде уникальному провинциальному пиару.

Цепкая писательская память Пушкина хранила массу подобных парадоксов. Этот всплыл в его памяти в момент, когда он придумывал имя Онегину, главному действующему лицу своего романа, – продолжению, развитию его же «сына неги», безымянного героя написанной им в 1821 году поэмы «Кавказский пленник». У того, если помните, с самой его «пламенной младости» на далекой родине «Лежала в сердце, как свинец, // Тоска любви без упованья». Самоотверженно полюбившей его Черкешенке он горестно признавался:

Когда так медленно, так нежно
Ты пьешь лобзания мои,
И для тебя часы любви
Проходят быстро, безмятежно;
Снедая слезы в тишине,
Тогда рассеянный, унылый
Перед собою, как во сне,
Я вижу образ вечно милый

;Его зову, к нему стремлюсь,
Молчу, не вижу, не внимаю;
Тебе в забвенье предаюсь
И тайный призрак обнимаю.
Об нем в пустыне слезы лью;
Повсюду он со мною бродит
И мрачную тоску наводит
На душу сирую мою. (IV, 106)

На полях этой поэмы есть рожденные, судя по авторской помете, 22 февраля 1821 года стихи, предназначавшиеся вроде как для самой поэмы, но не вошедшие в нее и печатающиеся отдельно: