Пушкин – Тайная любовь

Слабо, но уже забрезжила на горизонте начатого романа и фигура возрастного жениха Бакуниной князя Уманского. Рассуждая о том, что ее столичный «рыцарь» Владимир для нее «не пожертвует богатой невестою и выгодным родством», Лиза, принадлежащая, по ее словам, «к самому старинному русскому дворянству», вроде бы и не связывает в мечтах свою жизнь с этим своим воздыхателем. Со своей питерской подругой Сашей она в пятом письме делится представлениями о собственном положительном будущем так: «Если когда-нибудь и выйду замуж, то выберу здесь какого-нибудь сорокалетнего помещика. Он станет заниматься своим сахарным заводом, я хозяйством – и буду счастлива…» (VIII, 49)

ПД 841, л. 106

ПД 841, л. 106

Графический образ этого сорокалетнего сахарозаводчика мелькнет вскоре еще раз – в письме десятом, в котором Владимир делится с другом своими деревенскими новостями. Возникнет он под пером Пушкина при строках от имени его героя: «Что касается до меня, я совершенно предался патриаршеской жизни: ложусь спать в 10 часов вечера, езжу на порошу с здешними помещиками, играю с старухами в бостон по копейке и сержусь, когда проигрываюсь». (VIII, 55) Вероятно, таким представляется тридцатилетнему Пушкину образ жизни весьма возрастного, на его взгляд, сорокалетнего жениха его Екатерины Бакуниной князя Уманского. Чем, мол, она, светская львица, сможет при таком муже заняться, в чем – найти себя? Особенно после стольких лет жизни на виду: в гуще событий, среди виднейших и интереснейших людей своего времени.

Похоже, что Пушкин если и не был знаком с князем Николаем Уманским лично, то, по крайней мере, видел его в разные годы вживую, и профильный портрет его при выше процитированных строках из «Романа в письмах» рисует по памяти. В линиях пышной на лице и чахлой на почти лысой голове «растительности» записывает его «выходные данные»: в брови – «князь», в бакенбардах – «Николай», в усах и жалких прядках волос у лба – «Уманскiй». А в утолщениях профиля – «бакунинский статус» князя: «убiйца Екатерины Бакунинай».

В рассуждениях подчеркнуто, на взгляд Лизы, ведущего себя аристократом ее поклонника Владимира – по ее же презрительному отзыву «внука бородатого мильонщика» – об уничижении российских исторических родов между прочим проскальзывает и чисто пушкинская оценка поведения его известного старого приятеля: «Говоря в пользу аристокрации, я не корчу английского лорда». (VIII, 53) В рукописи романа у этой фразы был «хвостик»: «какъ дипломатъ Северинъ, внукъ портнова и повара…» Но не ассоциирует же Пушкин с разочаровавшим Екатерину своим безответственным поведением Владимиром Волковым самого себя? Хотя, с точки зрения Бакуниной, он ведь тоже в свое время ее как бы обманул – беззастенчиво воспользовался ее дружеским расположением, девичьей неопытностью и растерянностью…

Как-то даже странно, что Владимиру, а не другому воздыхателю Лизы, «говоруну» Алексею Р., принадлежит в романе и поэтическое сравнение отсутствия Лизы на петербургских балах со звучанием «порванной струны в фортепьяно». Может, на взгляд Пушкина, для писателя его уровня это – излишне выспренное или совсем уже «затертое» сравнение? По началу произведения трудно представить, какую именно роль в нем Пушкин уготовил себе – в гораздо большей мере Алексею Р., который в отсутствие в столице Лизы «привязался к леди Пелам, приезжей англичанке». Фамилия этой леди не случайно ведь созвучна с Кемпбелл – фамилией уже знакомой нам по рассказу о плавании Пушкина в Кронштадт на пироскафе реальной очень понравившейся ему молодой иностранки, которая своим внешним видом, характером и увлечениями живо напомнила ему его пассию Бакунину. Знаменательно и то, что в рукописи первая буква фамилии пушкинского персонажа Алексея Р. передается то в русском («П»), то в латинском написании («Р») – с какой стороны ни посмотри, а, как справедливо замечает Леонид Аринштейн, «Александр Пушкин»[110].