Пуская мыльные пузыри

Почему-то вспомнился монолог Печорина: «Я был готов любить весь мир, – меня никто не понял: и я выучился ненавидеть». Конечно, Даниил никого не ненавидел, не винил в собственной неудаче. Нет, он не ненавидел. Он разочаровался. Во всех. Разом.

Даже Нина не смогла понять его. Она обожала все его творчество. Все. Заглатывала, словно удав, черновики, рукописи, свежеизданные книги, но «Обнаженную Венеру» понять не смогла. Ведь в ней был смысл! Нина любила насилие, пошлость, жестокость, пропитавшие Фиш-Шуппен. Помнится, она обняла тогда Даниила, сказала: «Не переживай, у всех бывают взлеты и падения, в следующий раз ты напишешь нечто ошеломительное!» Нина заставила его собрать вещи и ухать; путешествие должно было помочь, спасти.

Горный воздух, Альпы, пейзажи, замки Средневековья целебно подействовали на Даниила. Он написал о крысолове, который отлавливал непоседливых детей и скармливал их заживо крысам; таким образом он мстил непонятно кому за свое несчастное детство, отыгрывался на беззащитных. Все были довольны. «Я же говорила!» – торжествовала Нина, перелистывая напечатанные страницы, вдыхая, словно неведомый неграмотным наркотик, запах новой книги. Да, она говорила. Да, она была права: бывают взлеты и падения. Вот только это был не взлет, а падение в глубокую пропасть.

Даниил вздохнул. Нужно продолжать работать.

«Зои Бертесс… Зои Бертесс, она… такая…»

– Какая?.. Ну, какая же?!

«Зои Бертесс относилась к числу тех женщин, которые перед чужим мужчиной, увидевшим их нагишом, прикроют оголенные прелести не лежащей рядом простыней, а руками, встанут в наиболее привлекательную позу».

– И?..

«За это Жозеф Феррюк ее и ценил. Зои Бертесс не была красавицей в его понимании, но ее мягкие бока и ляжки всегда были горячими и влажными, скользкими от пота… Зои Бертесс можно было простить все ее недостатки».

– Меня вырвет, – Даниил поморщился, но делать нечего, нужно продолжать.

Он попытался представить Зои Бертесс, снова поморщился. Если столько лет он работал как на конвейере, то сейчас у него производственная травма. Слова, выписанные из словаря синонимов и заученные за годы работы, вылетели из головы, словно весенние птички. Даниил тихо выругался, хотя ругательств не переносил.

«Будь здесь Нина, она бы придумала бы что-нибудь», – вздохнул он и растянулся на слишком короткой для него кровати; ноги по щиколотки свисали.

С Ниной они расстались почти год назад. Она была вдохновительницей и главной поклонницей его творчества (наверное, это одна из причин, почему Даниил сбежал от нее). Людей, которые восхищались Фиш-Шуппеном, он считал ненормальными и старался обходить за три-пять метров. Нина была из неблагополучной и очень многодетной (собственно, поэтому и неблагополучной) семьи; с суицидальными наклонностями и очень мрачными взглядами на жизнь (собственно, отсюда и суицидальные наклонности). Даниил и Нина вместе прожили почти шесть лет, объездили Европу, обмыли шампанским все сорок три рассказа цикла «Истории жителей зловонного городка».

Нина закатывала истерики, стоило ему лишь обмолвиться о том, чтобы написать что-то, не давящее на самые низменные чувства читателя. Нина ненавидела «Обнаженную Венеру», она как будто боялась ее, ведь философские мотивы могли означать лишь одно – Даниил может вырасти. Нина удерживала его на месте. Она пришвартовывала парусник его Высоких Устремлений к берегу Тривиальности. Она не пускала его плыть по волнам. Тогда Даниил думал лишь об упущенных возможностях, но оставшись совсем один, держа в руках канат, сдерживающий его, смотря на горизонт, мерные волны, облака, чаек, Даниил не отвязал канат, не освободил себя, свой парусник. Он затянул узел еще крепче, ведь в бескрайнем океане его подстерегали коварные бури, водовороты и злорадный смех чаек. Он боялся написать вторую «Обнаженную Венеру». Боялся снова облажаться.

Свидание

Мечта Любочки сбывалась. Конечно, все шло не совсем так, как ей хотелось: на лбу вскочил прыщик, волосы не лежали, во сне она потянула шею, странное серое пятно неизвестного происхождения отказывалось оттираться от любимых Любочкиных башмачков. Она опаздывала, нервничала, раздражалась на каждую мелочь, была готова отказаться от всего, расплакаться и умереть в одиночестве в темной маленькой квартирке, лишь бы не появляться перед любимым человеком в таком виде. Стоя перед зеркалом, она казалась себе толще обычного. Толще и некрасивее. Волнуясь и торопясь, она неудачно накрасилась. Все шло не так, как она хотела.

Но мечта исполнялась. Сегодня вечером она ужинала со Львом Георгиевичем в ресторане «Добрая чета». Сегодня исполнялась ее давняя мечта!

Лев Георгиевич приехал за ней ровно в восемь: ни минутой раньше, ни минутой позже. Он любезно подождал Любочку, хотя любезности ни в его лице, ни в голосе Любочка не заметила.

– Вы опоздали, – констатировал он, не поздоровавшись.

С обритой головой (все лучше проплешин) он походил на Маяковского. Издалека, если прищуриться.