Пусть мертвецы подождут

Ватсон не читал и не слышал о чём-то подобном.

– Левасс упоминал о Мексике, если мне не изменяет память, – рассеянно проговорил он. – Во время первого ужина.

– Возможно, тогда он и напоролся на semillas de la Virgen.

Майор обладал зачаточными познаниями в испанском, но сумел перевести:

– Семена Девы Марии[124]?

– Мощный галлюциноген, который используют в религиозных церемониях. Он содержится в одной из разновидностей ипомеи. И вы упомянули светобоязнь? В Мексике повсеместно выращивают ещё и дурман. Галлюциноген, который вызывает помешательство и – в качестве побочного эффекта – сильную светобоязнь.

– Что ж, у Хичкока она точно была.

– Он также вызывает быстрый посмертный некроз конечностей. Который, если я не ошибаюсь, можно перепутать с гангреной. – Холмс приподнял бровь.

– Правда? – уныло спросил Ватсон, чувствуя себя школьником, которому читали нотации.

– Но любой опытный токсиколог, который не даром ест свой хлеб, понял бы, в чём дело. В конце концов, это упоминается в «Toxicologie générale»[125] Матьё Орфилы. Будучи испанцем, Орфила[126] много путешествовал по Центральной Америке. Берусь утверждать, что от тел избавились именно по этой причине. Методология и некроз указали бы на Мексику или окрестности.

– Разве убийца не знал об этом с самого начала? О том, что останутся красноречивые следы?

– А-а. Вы забываете знаменитую максиму фон Гогенгейма.

Ватсону, застигнутому врасплох, пришлось поломать голову:

– Sola dosis facit venenum?[127]

– Отлично, Ватсон, отлично. Доза определяет яд, или «Alle Dinge sind Gift und nichts ist ohne Gift; allein die Dosis macht, dass ein Ding kein Gift ist»[128].

Теперь он рисовался. Холмс, как понял Ватсон, получал удовольствие. Этой самой вещи ему явно не хватало на протяжении последних недель и месяцев: публики. Ему становилось лучше с каждой секундой.

– Всё есть яд, и ничто не лишено ядовитости, – медленно перевёл Ватсон. – Только доза определяет яд.[129]

– Да. Возможно, Ватсон, налицо убийство по неосторожности. Вероятно, он собирался просто вывести экипаж танка из строя, но не рассчитал токсический эффект паров. Контролировать дозу газа дьявольски трудно.

Хотя Ватсон чувствовал себя одновременно раздражённым и униженным, он не смог удержаться от того, чтобы взглянуть на друга с обновлённым восхищением: даже затуманенный разум Холмса превосходил его собственный.

– Выходит, я был лишь наполовину прав, – сказан он угрюмо. – Это были Кэрдью и Левасс, работавшие бок о бок.

– Ах, но ведь без меня у вас была только половина обычных ресурсов, – сказал Холмс, слабо улыбнувшись. – И вы хорошо справились. Пятьдесят процентов – лучше, чем ничего. – В его глазах заплясали искорки. – Хотя, как вы знаете, я раньше предпочитал семипроце…

– И тем не менее, – быстро проговорил Ватсон, не желая, чтобы ему напоминали о предпочтениях Холмса касательно кокаина, – но мы должны предупредить Тяжёлое подразделение о Левассе. У них в гнезде особенно злобный кукушонок.

– Это уж точно. Но связи с большой землёй нет, Ватсон. Никаких телефонов. Только радиопередатчик, и контролирует его Монтгомери.

Ватсон решительно сжал кулаки:

– Если от миссис Грегсон не придёт весточка о том, что у неё получилось с Черчиллем, придётся нам добраться до этого передатчика, Холмс.

– Что? Всему своё время, дружище, всему своё время. Поедим?

Ватсон почувствовал, что Холмс снова его покинул, животный инстинкт подавил интеллект детектива. Он был голоден.

В этот момент раздался громкий стук в дверь.

– А, это мисс Дин, – сказал Холмс с широкой улыбкой. – Вы её не впустите?

Тридцать девять

Полковник Суинтон окинул взглядом унылое поле рядом с Ивреншем в Пикардии. Когда-то здесь простиралась плодородная фермерская земля. Теперь она была изрыта траншеями и покрыта насыпями до такой степени, что почти напоминала застывшую поверхность взволнованного океана. Создания, ответственные за это осквернение, выстроились в ряд, их двигатели с ворчанием заводились. Рядом со Суинтоном был подполковник Джон Браф, которому поручили вести эти машины в бой. Сорока с лишним лет, ветеран Африканской кампании против немцев, которая сделала его костлявым и наделила землистым цветом лица. Доктора подозревали малярию, но Браф был из тех солдат, которые продолжали делать своё дело, а не утруждали себя тревогой из-за слегка неприятной болезни.

– Завтра приезжает Хейг, – сказал Суинтон, пока они пробирались к танкам. Экипажи в робах суетились возле машин, проверяя, натянуты ли гусеничные ленты как следует и не забились ли выхлопные трубы: несколько суицидальных разновидностей птиц приноровились вить в них гнёзда. – Лучше вам позаботиться о том, чтобы люди привели себя в порядок.

– Это грязная работа, Суинтон. Вы же знаете. Нельзя управлять танком и выглядеть как королевский конный гвардеец. Когда он прибудет?

– На девятичасовое выступление.

– Чёртов цирк.

Суинтону показалось, что он неправильно расслышал.

– Прошу прощения?

Браф остановился. Он был на голову выше Суинтона и потому навис над ним, когда наклонился.