Пустяки

Этотъ ужасъ ко всему на свт былъ вполн неоснователенъ. Мужикъ жилъ ладно, не нуждался особенно и не таскался по міру. Всь его дворъ и домъ, имущество и хозяйство носили на себ слды неусыпности хозяина. Только все это было въ маломъ вид. Крохотная избушка его имла одно окошечко со стеклами и одно съ тряпицей. Дворъ его, также микроскопичный, окруженъ былъ какими-то ничтожными строеніями, похожими будто бы на амбары, сараи, погреба. Это и на самомъ дл были амбары, сараи и т. д., но значительно уменьшенные противъ естественной величины. Въ сарайчики и погребушки онъ и его домашніе ходили слдующимъ замысловатымъ способомъ: надо было изогнуться налво, держась одною рукой за правый косякъ, потомъ наклониться впередъ и тогда лзть. Въ амбарушку же ходили почти на четверенькахъ. Что касается скота домашняго, то у Мирона онъ былъ, какъ на подборъ, — все малый и ничтожный, но сытый. О лошадк уже было упомянуто, у него одно время жила большая лошадь, но онъ ее не полюбилъ, называлъ «дылдой», потому что долженъ былъ съ большими трудностями затаскивать ее въ сарайчикъ, пихая сзади. За это онъ ее живо промнялъ на ярмарк. Была у него еще безрогая корова, которою онъ иногда хвастался, увряя, что молока она даетъ много. Еще у него была безхвостая свинка. Но нтъ нужды перечислять вс чудеса хозяйства Ухова; достаточно сказать, что у него всего было по немногу и въ маломъ размр. Тмъ боле неумстенъ былъ его ужасъ. Мало того, что онъ изнурялъ свое сознаніе дйствительными несчастіями, совершавшимися съ нимъ, онъ самъ выдумывалъ разные мнимые страхи. То вдругъ вообразитъ, что коровку его волки слопали, причемъ откуда-то добудетъ извстіе, что видли копыта и хвостъ, принадлежащіе его коровк, то неожиданно, среди глубокой ночи, поражаетъ себя чудовищною мыслью, что въ амбарушк появились стала мышей и грызутъ его хлбъ, посл чего ужь не можетъ заснуть до утра и даже будитъ всхъ домашнихъ. И все это неправда; дйствительно, жили въ амбарушк мыши, но, посадивъ на слдующее утро туда кота, онъ съ помощью его ничего не поймалъ и черезъ три дня долженъ былъ выпустить несчастное животное еле живымъ отъ голода.

Ужасы, придумываемые Мирономъ, касались иногда длъ иного рода. Такъ, нсколько лтъ передъ тмъ, неизвстно какимъ путемъ онъ ршилъ въ ум, что за недоимки будутъ впредь давать по 333 лозы, и только тогда убдился въ неправд своего страха, когда на самомъ себ испыталъ фактическое опроверженіе, доказавшее, что количество лозы осталось прежнимъ. Въ прошломъ году онъ создалъ еще большую нелпости воображая самъ и увряя всхъ, что теперь за долги худыхъ мужиковъ станутъ отдавать въ рабство вмст съ землей Рубашенкову.

Горловъ съ нетерпніемъ ждалъ дня, когда сно у Мирона будетъ убрано, а до тхъ поръ, въ глаза и за глаза, выражалъ свой взглядъ на хозяина. «Кажись, человкъ ничего себ, ладный, а, между прочимъ, вполн дуракъ, — столько этого полоумства въ ёмъ, чисто какъ зврь неразумный!» — сказалъ однажды Горловъ, обращаясь къ своему товарищу Портянк. Въ отвтъ на это товарищъ сочувственно хрюкнулъ. Наконецъ, работа кончилась. Но напослдокъ Миронъ поразилъ-таки себя ужасомъ. Замтивъ, что нсколько горстей сна остались не прибранными и разсянными по лугу, онъ сначала оцпенлъ, а потомъ съ страшнымъ укоромъ посмотрлъ на Горлова. Послдній, однако, не обратилъ вниманія на его страданія и вмст съ Портянкой поторопился оставить его.

Въ слдующіе дни Горловъ и Портянка ходили на заработки вмст. Между ними завязалось нчто врод дружбы. Портянка кротко подчинялся Горлову, незамтно подпавъ подъ его вліяніе. Горловъ не сердился на то, что товарищъ его никогда не говорилъ, и, можетъ быть, потому только и почувствовалъ симпатію къ нему, что тотъ умлъ лишь мычать.