Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

– Я в полном порядке. – Амор неторопливо поднялся, давая остальным охранникам опознать себя, и спрыгнул на землю. – Господа военные были бесконечно любезны по отношению к нашим друзьям из месторождения и позволили мне отслужить у них замечательную и насыщенную службу. И потом вот – привезли обратно. Сержант Йорд, не окажете честь, не выпьете чая, перед тем как отправиться обратно?

В ответ прилетело угрюмое: «Нам нужно спешить».

Амор все-таки убедил его задержаться на несколько минут, попросил мальчишек, выглядывавших из-за плетня, принести пару бутылок воды. И сержант Йорд все-таки не спешил отправляться, а ждал благословения отца Амора – отца священника.

Тетушка Николь была одной из первых, кого Амор встретил в деревне. Она громко и со смаком причитала, что жить становится все тяжелей, вот уже и от военных не спрятаться, ни скрыться простым честным людям. Причитания она перемежала наставлениями своему племяннику, причем ее интонация оставалась неизменной – монотонной и ритмичной, отчего с трудом можно было различить, где она жалуется, а где бранит племянника и всех подростков скопом. Она же бросилась обнимать отца Амора, даже пустила слезу и засыпала его градом вопросов. Что там творится, хорошо ли обращаются с бедными, много ли стреляют рядом, правда ли, что на перекрестках трупы болтаются на деревьях, лежат под ногами, свалены в груды. И прочее. Отец Амор не отвечал. Он шел к приюту. Тетушка Николь, поняв это, отстала – она не любила это место очень сильно, время от времени шипела за спиной отца Амора, иногда плакалась ему в лицо, что столько людей с несчастными судьбами в одном месте навлекут несчастье на всех их. Отец Амор шагал туда; в его руке все болтались четки, он все перебирал их. Его голова была опущена, что творилось вокруг, он не особо замечал; отчего он решил, что в приюте сможет найти утешение, Амор не понимал, может, просто хотел убедиться, что приют и люди, нашедшие в нем пристанище, все еще там, что их не вытолкали взашей или чего хуже. Может, жаждал оказаться в обществе людей, которые уже пережили куда больше и переживали это месяцами, чем он за эти проклятые полсуток. Он выдохнул с облегчением, убедившись, что приют еще стоит, он по-прежнему набит битком. Его встретили десятки настороженных взгядов, в которых страх сменялся облегчением и ни в коем разе не надеждой. Амор погладил мальчишку лет двенадцати, сидевшего на крыльце, обхватив колени, и тот подался вслед за рукой, когда Амор поднял ее с его головы, словно рассчитывал продлить ласку. Кто-то решался приветствовать его, а для этого откашливался. Кто-то просто молчал, не обращая внимания ни на что вне той черной дыры, которая у него вместо души. Иными словами, отцу Амору было чем заняться.

За полночь он включил комм. Зарядки еще хватало, днем можно было бы раскинуть солнечные батареи, чтобы немного подпитать его. Но на пару часов должно было хватить. Амор отослал краткое сообщение Ясперу и приготовился ждать.

Через полтора часа майор Яспер Эйдерлинк изволил выйти на связь.

– Какого хрена ты хочешь? – хмуро спросил он.

– Расскажи мне, что происходит в центре, – попросил Амор.

– Каком к черту центре? – рявкнул Яспер. – Ты не даешь мне спать, потому что тебе хочется знать, что происходит в каком-то гребаном центре? Ты совсем ополоумел в своей глухомани?!

– И тебе здравствовать, брат Яспер, – ровно ответил Амор. Он смотрел на экран комма, изрядно потускневший и поцарапанный – непритязательная двухмерная игрушка, которой достаточно, чтобы связываться зо знакомыми, позволять им слышать свой голос, любоваться лицами, обмениваться новостями, а для всего прочего есть либо личное общение, либо собственная буйная фантазия. Комм был неприхотлив и настолько же надежен. Относительно достоверно передавал изображение, как сейчас, например – осунувшегося, тусклого какого-то, не лощеного, как обычно, злого и уставшего Яспера Эйдерлинка. Он, кажется, был похож и не похож на себя обычного; его хваленая выдержка пошла трещинами, от спокойствия остались ошметки, от давно привычного и стойко ассоциировавшегося именно с Яспером ленивого жизнелюбия тоже не осталось следа. Рубашка болталась на нем – а всегда сидела как влитая; Амору неожиданно захотелось улыбнуться, когда на память пришли его первые впечатления о Яспере Эйдерлинке: тот оказался исключительным щеголем, что было нормой в Африке и все-таки непривычно человеку, воспитанному в иной культуре, упрямо и уныло настаивавшей на примате духовного. Очевидно, даже Ясперу необходимы были не менее двенадцати часов личного времени в сутки, чтобы все-таки выглядеть презентабельно. Чтобы, по крайней мере, иметь желание выглядеть презентабельно.