Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

– Я сделаю над собой усилие и расценю это как комплимент, – нахмурившись сурово, пригрозил Эйнор. Правда, все испортили уголки губ, подрагивавшие в улыбке, которую он с трудом сдерживал.

– Да какой комплимент-то, – виновато пожал плечами Берт. – Что увидел, то и брякнул. Как дела?

– Хорошо, – почти искренне ответил Эйнор.

– А поподробней? – подобравшись, насторожившись, спросил Берт.

Эйнор пожал плечами.

Насчет «повзрослел» Берт все-таки польстил ему – глаза у Эйнора были все те же, огромные, почти кукольные, одновременно льдисто-серые и теплые, доверчивые, и ресницы – длинные, делавшие глаза еще более выразительными, достойные стать предметом тщеславия. Эйнор подрос – неудивительно, ему еще года два вверх тянуться; он набирался сил, хотя и обещал остаться стройным, даже изящным – как его дядюшки, что сановный зануда, что неугомонный Горрен. Помимо этого, карьера Эйнору светила духовная, а в ней упражнений для тела особых не предусмотрено, а диета, напротив, исключала обилие пищи. Но даже помимо внешности, Эйнор Даг все еще оставался юношей, и велика была возможность, что его взросление затянется. Дядюшка Ильгейр, очевидно, был твердо настроен держать его при себе как можно дольше, и все уроки жизни для Эйнора сводились все к тем же побегушкам: того встретить, того проводить, там материалы подобрать, там что-то прореферировать. Может, самую малость хозяйственной деятельности, что романтичного мальчика наверняка приводило в уныние.

Берт терпеливо молчал в ожидании хотя бы смутных пояснений, и Эйнор, поколебавшись, признался:

– Я, наверное, неблагодарный мальчишка. Но я чувствую себя здесь как-то не очень.

– Ты мальчишка, это да. А что за дурь с неблагодарностью?

– Да… мама это не говорила прямо, но это слово почти звучало. У меня отличное место, отличное образование, мне не нужно платить ни за что, и даже хобби мне позволяют самые разные и даже дорогие. А я все чувствую, что это не то. Понимаете?

Наконец в лице Эйнора можно было разглядеть нечто почти взрослое. То ли когда он хмурил брови, то ли когда смотрел прямо в глаза по своей привычке, но не кукольно-наивным взглядом, а как-то иначе, понимающе, принимающе, не осуждая, искренне интересуясь, но Эйнор Даг воспринимался иначе. По крайней мере, таково было ощущение Берта.

– И что мешает тебе? Обет? – Берт даже хмыкнул, вспомнив что-то.

Эйнор пожал плечами, словно не считая необходимым отвечать на банальный вопрос.

– Странный у вас мирок, – пробормотал Берт. – Вы так цепляетесь за приличия, что не каждой ханже за вами угнаться.

Эйнор неожиданно улыбнулся.

– Поверьте, этот мирок наполнен такими страстями, что не каждый светский серпентарий с ним сравнится.

– Да ты что, – саркастично усмехнулся Берт. – И все-таки, если позволишь, я хотел бы узнать, что именно послужило причиной этой печальной тени на твоем лице.

– Кроме нежелания заниматься политикой – ничего, – немного ободрившись, признался Эйнор.

Берт не удержался и глухо застонал.

– Я ненавижу это слово, все, что оно в себя вбирает, и все последствия, которые влекут за собой действия, обзываемые этим словом.

Эйнор плутовато ухмыльнулся и понимающе покивал головой.

– Но если не политика под чутким дядюшкиным руководством, то что? – полюбопытствовал Берт.

– Я хочу служить людям, – честно признался Эйнор – и застыл, глядя на него: если бы Берт засмеялся, Эйнор с легкостью обратил бы в шутку это свое заявление и сделал вид, что имел в виду нечто такое, этакое, общепринятое и набившее оскомину, а вовсе не то, что расслышал Берт. Но ответом ему было серьезное «угу», и Эйнор решил пояснить: – Мне действительно повезло родиться в благополучной стране, и даже семья была такая… благополучная. Всегда поблизости священник и церковь. Я не представлял, что может быть иначе. А оно ведь не всегда так. В нашем епископате недавно гостила группа из Центральной Африки. Они сопровождали детей-сирот из кризисных регионов. Для лечения, все такое. Ну и сами тоже немного лечились, немного учились, как это обычно бывает. Ну, круглые столы, торжественные ужины. Они очень многое рассказывали. И там есть огромные территории, где люди жаждут, нуждаются в духовной поддержке и слове, а возможности обратиться к пастору просто нет.

– А не боишься оказаться где-нибудь на востоке, где тебя запросто захватят в плен, будут долго пытать, а затем медленно убивать просто потому, что ты экуменический священник? А умирая, ты будешь знать, что одно твое присутствие стало причиной смерти десятков людей? Тебе рассказать пару историй?

– Я знаю, – помрачнел Эйнор. – Знаете, это непостижимо. Мы живем не в средние века, и религиозные войны уже лет пятьсот как минимум должны остаться в прошлом, но они – до сих пор продолжаются… эти люди рассказывали. Знакомые тоже делились, к ним в приход направили детей, которых спасли из таких мест. Их родители были священниками. И дети остались сиротами по той же самой причине. Это неправильно, и это должно быть изменено.

– Как? –флегматично поинтересовался Берт.