Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Берт упрямился – ему эта идея казалась притянутой за уши. Горрен обвинял его в недостатке здравого тщеславия. «Ну и подумаешь», – пожимал плечами Берт: признаться, его все эти вещи занимали все меньше, а хотелось более осязаемых занятий, что ли. Он скучал – хотел обратно, метаться от города к городу, где ехать в автобусе, где идти пешком, бродить по рынкам, болтать с самыми людьми – в качестве приятного отвлечения почему бы нет. Здесь же он ощущал себя мумией, спеленатым, обездвиженным, обложенным ватой, лишенным трех четвертей всех удовольствий и радостей полноценной жизни; вроде ему говорили те же люди, каким-то загадочным образом связанные с Ингер Стов и с кем-то, отказывающимся приятельствовать с Виллермом Рунером, что его сведения ценны и полезны, что Берт наверняка сможет снабдить их еще парой мегабит информации, которые помогут им в дальнейшем. И Горрен настаивал на небольшом отпуске в унылой и дряхлой Европе. Тем более именно в ней можно было наконец понять, на кого делать ставку.

В качестве индикатора мог бы выступить и Дюмушель – но он упорно вещал о сильной Африке, равной в ряду других частей света. Ни по какому эпитету в его речах невозможно было сделать никакого определенного вывода: он не говорил о «единой» Африке, он не говорил о «единстве наций», приведшем бы к общему процветанию, иными словами, никак не указывал ни на Дейкстра, ни на Лиоско. Старый плут собирался проигнорировать борьбу полностью – или придерживал этот удар напоследок? А ведь он наверняка знал куда больше, чем хотел показать. Во всем прочем оба эти типа – и прямолинейный, грубоватый Дейкстра, и элегантный, изворотливый Лиоско – вели себя примерно одинаково, даже обращались за помощью и поддержкой к одним и тем же игрокам. Там – Горрен удивлялся – Дейкстра был приглашен на юбилей крупной корпорации, произносил речь, в которой с уважением высказывался о ее политике и о вкладе в развитие африканской экономики. Там – Лиоско выступал на заседании парламента Лиги и говорил о цельной и сильной Африке, причем если заменить его голос и интонацию на типичные для Дейкстра, отличий не было бы никаких. Что один, что другой встречались с худо-бедно влиятельными политиками, президентами и вице-президентами корпораций и даже мегакорпов, хватались за любую возможность напомнить о себе – и до чего же были хороши их помощники, что организовывали поездки таким образом, что пути Дейкстра и Лиоско не пересекались. С каждым днем кампании, впрочем, человеку подготовленному, знакомому с виртуальными, публичными персонами Дейкстра и Лиоско, становилось очевидно и еще одно: спичрайтеры первого становились все лучше, ловчее, чутче к настроениям толпы, перед которой предстояло выступать ему, и то ли Квентин Дейкстра наконец завел себе талантливых имиджмейкеров, то ли те, которые работали на него с самого начала, стряхнули с себя какие-то оковы, а возможно, Дейкстра завел себе толковых советников по всем этим делам или начал прислушиваться к рекомендациям уже имевшихся, но он был хорош – привлекателен, сдержан, снисходителен так, как только может позволить себе человек обладающий несомненной властью, возможностями и знаниями, говорил в меру сложно и чуть более детально, избавился наконец от упрощенной, где-то вульгарной риторики и даже обнаружил чувство юмора. В Европе он провел несколько очень удачных недель, после которых многие публичные лица признавались публично в уважении к человеку, не боящемуся брать на себя ответственность в такое сложное время. «Бла-бла-бла», – хотелось добавить при этом Берту. Потому что качества, которые приписывали Дейкстра политики, были все теми же, благодаря которым он насаждал власть своих приближенных в самых разных странах, смещал людей неугодных, а своих соратников продвигал вперед, теми же, обеспечивавшими его невероятной выдержкой и хладнокровием, когда он мог ночью узнать о том, что правительство его марионетки в какой-нибудь глухой дыре свергнуто, в кресле тамошнего царька уселся его противник, а утром давать пресс-конференцию, в которой рисовал самыми яркими и жизнерадостными красками будущее Африки, которое он – при несомненной поддержке народа – мог выстроить, и ничто на его лице не изменяло общему благодушному и оптимистичному настроению.