Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Коринт Ильмондерра испытывал терпение Берта, причем делал это последовательно, увлеченно и целеустремленно. Он не мог быть удовлетворен ничем: отказывался пить кофе, потому что он был теплым, а не горячим, недостаточно крепким, обладал невыразительным вкусом – что угодно; он обильно, неудержимо высказывал свое недовольство по поводу европейской кухни, беспрестанно жаловался на отвратительное самочувствие из-за дрянных продуктов, обвинял местное население в том, что оно обладает отвратительным вкусом, совершенно лишено самолюбия, раз позволяет пичкать их такой дрянью вместо чего-то стоящего. Требовал внимания Берта – каждой минуты его времени, каждого взгляда; когда тот пытался поработать, перечитать заметки, к примеру, обменяться сообщениями с Горреном или полудюжиной других людей, ждавших от него ответа, Коринт устраивал натуральную истерику. Орал – визжал, тряс кулаками, сыпал оскорблениями. Берт огрызался, но послушно отключался, возвращался к насущным нуждам Коринта Ильмондерры, которые он сам не мог определить.

В нем что-то было иным, и Берт, как бы ни старался, не мог подобрать верного слова. Казалось, вот оно – и, как только он ухватывал слово за хвост, пытался натянуть его на тот странный, смутный, неопределенный образ, беспокоивший его, как словесная оболочка лопалась, а наполнение оседало по всей комнате невесомой пылью. Истеричный – это было почти неплохо, но не совсем точно. Порой Берту казалось, что Коринт заставляет себя устраивать скандалы, и голос его звучал недостаточно высоко, недотягивал до какого-то канона, с которым, очевидно, был знаком и Коринт, и Берт. Невротичным– но это оказывалось слишком слабым определением поведения Коринта. И что-то упрямо нашептывало Берту, что Коринт играет – переигрывает – неискренен, но притворяется. То ли он наказывал Берта, то ли причинял боль себе. И страшно было задавать прямые вопросы, вроде: что за фигня с тобой творится, что случилось, ты в порядке? Берт хотел, но непредсказуемые перемены настроения у Коринта отбивали у него всякую охоту; а когда приступы дурных эмоций проходили, Коринт был безудержно, даже агрессивно ласков, и Берту не было дела ни до чего, кроме одного – все-таки он небезразличен.

Но Коринт был удивительно, неожиданно, неузнаваемо эгоистичен. Что в нем очень сильна была эта жилка самолюбования, Берт знал, давно видел, его даже привлекала эта склонность Коринта. В этом была своя прелесть: тщательно заботящийся о себе, Корин был невыразимо приятен для глаз, для рук, и для губ тоже. При этом он не забывал о Берте, время от времени обращал внимание на его нужды, был способен заботиться и о нем. Главное – не задумываться, что именно двигало им, банальный ли эгоизм или все-таки бескорыстие. Так было всегда – до его последнего отпуска. Коринт отказывался признавать за Бертом право на собственные дела, и терпение Берта медленно иссякало. Пока он был слишком рад, чтобы восставать, но этой радости становилось все меньше.

Странным образом непонятные настроения Коринта компенсировали их первые ночи. Коринт требовал секса, Берт был растерян, а вдобавок к этому утомлен своими собственными заботами и поэтому вял. После невразумительного секса Коринт позволил ему заснуть, а потом, ближе к утру, разбудил. Берт долго просыпался, не мог понять, где он и кто с ним, затем долго устраивался поудобней. Коринт – после душа, нисколько не отдохнувший, злой и какой-то неуверенный, улегся рядом с ним. Близко, но не касаясь его. Берт лег на бок, погладил его по щеке, и Коринт подставился под его ласку.

– Что происходит? – тихо спросил Берт.

Коринт застонал, покачал головой и спрятал лицо в подушке. Зашипел:

– Она достала, она до такой степени достала меня, ты не представляешь. Я всегда уважал ее, она для меня была идеалом, она – стерва, кремень, пробивная из пробивных, но голова у нее на плечах что надо. Но она чокнулась, и она же никого не слушает, ни к кому не желает прислушиваться, понимаешь? Она удваивает ставки, снова и снова, и скоро этот пузырь лопнет. Но это будет не мыльный пузырь, а огромный, ужасный баллон с водородом, понимаешь? Она накручивает интригу за интригой, и я уже сам не понимаю, что и куда нужно, а она придумывает еще что-то. Не хочет успокоиться, сука, не хочет признавать, что уже проиграла.