Берт не мог избавиться от сонливости. Трясти головой, чтобы прогнать ее остатки, он не решился – это могло стать триггером для самой неожиданной реакции Коринта. Он хотел выпить кофе, сделать пару десятков шагов, чтобы погонять кровь по телу, чтобы начать наконец понимать, о чем говорит Коринт, что именно он имеет в виду, какой реакции ждет от Берта. Более того – не мешало разобраться, как расценивать эти страстные тирады, которые ворохом, бесформенной, что по форме, что по содержанию, массой, вываливал на него Коринт. Берт слышал то отчаяние, то ярость, даже ненависть, когда он шептал что-то о загадочной «ней», и беспомощно вглядывался в лицо Коринта, едва различимое в сумерках спальни. Затем его тело затекало, Берт шевелился, усаживался на кровати, и Коринт отстранялся от него, словно в отвращении. Берт, сменив позу, пытался вернуть то зыбкое настроение, подтолкнувшее Коринта к откровениям, предполагая, что это – именно то, чего ему как раз не хватает: искренних признаний, возможности говорить, не заботясь о точности формулировок, обтекаемости, привлекательности и неопределенности фраз, о том, чтобы всегда и везде помнить, с кем говоришь и кто далее будет знать все, что ты сказал в определенный момент. А на Коринта его движение действовало совершенно иначе: он словно стряхивал с себя забытье, захлопывал привычную раковину. Отстранялся, принимал надменный вид, заявлял, что хочет спать. И Берт недоумевал: действительно были эти мгновения, этот жаркий шепот, эти влажные глаза в паре сантиметров от него, эти судорожно сжимавшиеся кулаки, или примерещилось?
В чем Берт был хорош, так это в умении притворяться, что все в порядке. Всегда совершенствовался в этом искусстве, развивал избирательную слепоту. С Альбой: наверное, симптомы того, что не все между ними в порядке, присутствовали давно, но Берт упрямо игнорировал их. Они были женаты, жили вместе, что еще было нужно? Она инициировала развод, мирок Берта поколебался, но не более, все уравновесилось, в конце концов, не они первая пара, не они последняя. Спроси кто Берта, что занимало Альбу в последние месяцы их брака, он бы озадачился. Попытался предположить. Возможно, попытался бы проанализировать какие-то детали ее поведения и на основании своего анализа сделал бы относительно достоверные выводы. В чем ему не откажешь, так это в смекалистости, какой-то обостренной интуиции. И история повторялась в его отношениях с Коринтом. Должно было пройти немало времени, и тогда только можно было бы спрашивать у Берта: все ли было в порядке с Коринтом, не было ли чего особенного. А пока –главным было и для него оставалось, что в кои-то веки Коринт нуждался в нем.
От счастья, эгоистичного удовлетворения, возможности видеть его рядом с собой Берт послушно терпел Коринта. Это было нелегко – но не имело значения. Тем более всегда было можно сбежать на очередную встречу, сослаться на необходимость быть где-то далеко, поработать, что угодно – и удрать из дому, оставив Коринта кипеть в бульоне из своих настроений, мыслей, чего угодно, всего, чем он отказывался делиться с Бертом, что все равно прорывалось, но случайно и оставалось неоформленным в связный текст, а посему Берт с чистой совестью мог игнорировать это. Когда он возвращался, Коринт мог быть взбешен, но иногда – напротив, спокоен, ласков, миролюбив, благодушен; и Берт наслаждался, и ему казалось, что все просто замечательно. Но даже если Коринт старательно поддерживал в себе ярость, жаждал чьей-нибудь крови – даже в этом случае Берт оказывался не в проигрыше: что-то в поведении Коринта подсказывало ему, что это не всерьез, что он если не строго прописанную роль играет, так маску примеряет. Берту в любом случае перепадали бонусы: что бы ни случалось, Коринт все сводил к сексу. Он был ласков – и это была прелюдия к нежному, в чем-то благоговейному удовлетворению друг друга; он был агрессивен – и рвал зубами, когтями свою добычу, но и ликующе рычал, если ему доставалось в ответ. При этом оба они тщательно избегали разговоров на насущные темы. На то, что делает в Европе Тесса Вёйдерс, на то, что происходит в Африке. Берт боялся убедиться, что Коринт знает слишком хорошо кое-какие факты и взаимосвязи, и Коринт боялся, наверное, того же.