Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Он отшвырнул журнал, схватил другой, ударил Берта им. Тот безуспешно попытался оправдаться, хотя бы увернуться, но это взбесило Коринта еще больше: он обвинял Берта в бесхребетности, в отсутствии какого-либо темперамента, в бабской натуре, в чем угодно, и сопровождал это ударами. Берт пятился от него, Коринт наступал, все выплевывал бранные слова, все лупил его, и Берт ударил его – открытой ладонью по лицу. Удар получился неожиданно сильным – для Берта в том числе, Коринт покачнулся, сделал шаг, чтобы удержать равновесие, ухватился за щеку. Замер, пристально посмотрел на Берта, выпрямился и тряхнул головой. Развернулся и пошел в спальню. Берт поднял руку – словно чтобы остановить его. Застыл. Он не понимал, что запустило такую странную реакцию – от чего сорвался Коринт. Он не понимал, зол ли он сам. И он совершенно не представлял, что делать дальше.

Прошло минут десять; Берт продолжал стоять у стены и глядеть на ладонь, которой ударил Коринта. Перевести глаза куда-то еще он не осмеливался. Вслушаться в квартиру, чтобы различить шумы, соответствовавшие бытовым подробностям, вроде: вот Коринт захлопнул чемодан, кажется, ушиб большой палец на ноге, слишком резко переместившись, вот налил себе воды и резко поставил стакан на стол, вот зло рванул дверцу шкафа и прошипел что-то неприятное, когда она задержалась, не закрылась так быстро как он хотел – ничего этого Берт не хотел слышать, будучи уверенным, что после этого не будет ничего. Коринт просто сбежит вниз, любезно улыбнется консьержке, развлекая себя в ожидании такси, та не удержится и пофлиртует с ним, и его отпуск закончится. Для Берта – навсегда. Он и привалился спиной к стене, наконец осмелился опустить руку, но закрыл глаза, словно рассчитывая, что это поможет. Вздохнул, перевел дыхание. Но слышно не было ничего. То ли Коринт мстил ему, собираясь беззвучно, то ли прятался в засаде, чтобы застать его врасплох, чтобы атака оказалась максимально успешной. Только время шло, стоять у стены бесконечно долго было просто глупо, нужно было чем-то заняться, что-то предпринять. Кажется, на комм пришло несколько вызовов. Кажется, садилось солнце, кажется, жизни было плевать на глупые поступки, совершаемые людьми в порыве неожиданных эмоций – она упрямо не останавливалась.

Берт решил начать с кухни. Сделать кофе, наверное – для начала. Не самое плохое занятие, позволяет сконцентрироваться на рутинных действиях, вырваться из зачарованного круга, который очертила вокруг него одна-единственная мысль и не выпускала. Что дальше, – вертелись в его голове слова. Не пульсировали, не бились в груди в такт сердцу, а уныло вертелись, из-за чего шумело в ушах, контуры предметов мерцали и подрагивали перед глазами, и желчь подступала к горлу – укачивало.

В чашке стыл кофе; за окном садилось солнце; Берт стоял перед столом. И рядом с ним остановился Коринт.

– Ты собираешься пить свой кофе, или его могу потребить я? – невозмутимо спросил он.

Берт моргнул. И еще раз. Он попытался выдавить какое-нибудь слово – не получилось. Коринт высокомерно посмотрел на него и взял чашку.

– Я расцениваю твою реакцию как согласие, – милостиво уведомил он Берта и уселся на табурет. Неторопливо положил ноги на другой, и Берт отметил в недоумении: он все еще был босиком и в домашних брюках. По-прежнему с голым торсом – не признавал никаких кольчуг вроде джемперов-маек, из каких бы тонких и деликатных материалов они не изготавливались. И он смотрел на Берта, тот – выискивал на лице следы.

– Очень любезно с твоей стороны не воспользоваться кулаком, – отлично поняв его взгляд, сказал Коринт. – От ладони очень редко остаются следы, и не на моей коже.

Берт опустился перед ним на колени. Отчего-то привычным показался ему этот жест. Он положил голову Коринту на колени, вцепился руками в его ноги, зашептал: «Прости, прости, прости…». «Чушь какая», – заскрежетал Коринт и дернул его за волосы. Оттянув голову назад, зашипел прямо в лицо Берту:

– Ты был прав, я неправ, с твоей стороны было неожиданно указать мне на это, пусть и таким вульгарным способом, я принял к сведению и оценил, и я очень хочу надеяться, что ты избавишь меня от удовольствия созерцать твою кислую физиономию. У меня практически на исходе отпуск, и я хочу провести его в мирной, уютной атмосфере.

Берт кивал; он осторожно отвел и поднес руку Коринта – ту, которой тот ухватился за его волосы – к губам и дотронулся до нее губами. Его руки не подрагивали, он сам удивлялся. То, что довело Берта до той непонятной вспышки, все еще витало в воздухе. Он не выпросил прощения, Коринт не оценил его раскаяние; причина, по которой взбесился Коринт, не была озвучена, а значит, и устранить ее было невозможно. Но Тесса Вёйдерс в любой момент могла потребовать, чтобы Коринт вышел из отпуска, или срок, отведенный ей, вышел бы. Или что-нибудь еще. И Берт снова лишился бы ядовитого, болезненного удовольствия, переживаемого им рядом с Коринтом. То, чего он ненавидел лишаться.