Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

– Эй, – сурово сказал он, а Берт весело подумал, что в его голосе отчетливы обиженные нотки, – тебя сюда вытащил я, и слушать ты должен меня. Понял?

– Я слушаю, – безразлично отозвался Берт и поднес бокал к губам. – Ты уже закончил макать меня мордой в дерьмо? Мы переходим к чему-то более приятному?

Сибе поднял руки и заулыбался. Берт снова удивился — как пару минут до этого по поводу старомодности интерьера — обаянию этого проходимца, но не только, еще и красоте его рук. Изяществу пальцев, совершенству формы ногтей. Даже полюбовался цветом ладоней: они, в отличие от предплечий, и кистей, были цвета кофе с молоком, чуть светлей, в тускловатом, но, насколько Берт мог оценить, хорошо отъюстированном свете в баре, лишены розового оттенка. Неожиданно привлекательная особенность, рассеянно подумал он.

Вслушиваться в слова Сибе смысла не было: он готов был признать, что осел и грубый солдафон, возможно, не совсем точно формулировал, что он там хотел сказать, но точно знает, что ничего оскорбительного. Что он испытывает к Берту самые крепкие и теплые чувства, практически даже уважает, но его служба, постоянный стресс, внезапно изменившийся круг обязанностей — в сторону радикального увеличения — и прав — в сторону их практически полного исчезновения — вызывает несколько нехорошие чувства, и Сибе становится все трудней сдерживаться, его способна спровоцировать любая мелочь, но ничего против Берта он не имеет, никогда не имел. И дальше, и снова, и опять. Берт зевнул и ткнул пальцем в голо-панель в центре стола, заказывая еще пиво.

– Я помню, что у тебя еще и язык без костей, майор Сибе Винк, – скучным голосом уведомил он. – Так ты говоришь, сегодня фиговатая погода?

Во взгляде Сибе мелькнуло что-то нехорошее, но сразу пропало. Он заулыбался еще шире и признал, почти с уважением:

– А ты на самом деле говнюк.

Берт вздохнул и принял позу, в которой Сибе сидел полчаса назад — оперся о стол.

– Я шокирован, услышав это. Я просто в отчаянии. Но теперь-то, когда ты сказал все, что хотел сказать, мне можно мирно допить пиво и валить домой?

Сибе опустил на стол кулак — не грохнул им, а легко коснулся поверхности. Через секунду положил на стол раскрытую ладонь.

– Нет. – Стряхнув с себя веселье, мрачно сказал он. – Мне на самом деле нужно… ты, наверное, точно единственный, кто может меня понять, – добавил он.

Это было сомнительное удовольствие — знать о своей исключительности в таком случае; Берт сообщил это Сибе, тот — пожал плечами, никак не отреагировал, просто продолжая рассказывать.

Берт слушал; поначалу он старался оставаться безучастным, но это оказалось куда сложней, чем он рассчитывал поначалу. Сибе же, казалось, успокоился, вернул свое привычное добродушие, даже мог улыбаться — вполне искренне, правда, улыбки его оставляли Берта безразличным: он не мог сдержаться, хмурился, встревоженно смотрел по сторонам, словно пытался определить, кто из присутствующих был оснащен каким-нибудь хитрым подслушивающим прибором, кто был подчеркнуто увлечен разговором с приятелями или, например, барменом, чтобы действительно не хотеть знать, о чем они с Сибе говорят; на какой панели прикреплен крохотный объектив, следящий за ними, как сесть так, чтобы камеры не могли разглядеть, как движутся их губы — или что там, колеблется воздух рядом с ними: поговаривали, что даже по его вибрациям можно худо-бедно достоверно определить, какие именно звуковые сигналы произносятся, и, обладая хорошими алгоритмами обработки и звуковыми паспортами говорящих, даже восстановить слова.

Несколько раз в голову Берта закрадывалась и другая тревожная мысль: а не была ли это провокация со стороны Сибе Винка?

Он слушал, Сибе рассказывал. Картина складывалась невеселая; Берт не мог удержаться — начал вслушиваться.

Сибе Винку его терзания были безразличны, куда важней было выговориться. Он и преследовал свою корыстную цель. Избавлялся от недовольства, беспокойства и прочих негативных эмоций. Пытался уяснить, хотя бы в таком псевдодиалоге, что именно его раздражало, что — настораживало; что из происходившего беспокоило и даже пугало.