Путь к власти

Через две минуты из кабинета карака вышел ещё один, примерно такого же вида.

За последующие восемь минут мимо Вани прошли ещё шестеро — все на одно лицо.

Затем из своего помещения вышла Ананхр…

Ваня внутренне улыбнулся: «Во! Её бы завербовать. Не обленилась ещё, работать может. Тех, кто наверху, уж точно не боится. Идеальный агент! Но только в мечтаниях…»

Проволоча тряпкой следующие полчаса шахтёр подумал, что таким образом он может приглядываться годами и не сдвинуться при этом с места.

Но и попытка у него толком одна — не поверят, сообщат, куда надо, и всё на этом кончено…

Тут кто-то стал орать, причём яростно, на чумном языке. Немного издеваясь и как бы отчитывая. Из всего Ваня толком смог понять только два слова «тат» (в перевод «ты») и «шахр» (его он узнал первым; чумной мат, ругательства, как обычно, запоминаются в первую очередь).

Вообще это какое-то непонятное явление: запоминать в чужом языке в первую очередь матерные ругательства. С одной стороны вроде кто-то запоминает их, чтоб понять не ругаются ли на него; с другой — чтоб ругаться самому, если что… Но это всё с виду. На самом деле это у всех происходит на каком-то подсознательном уровне… И вот чёрт его знает, откуда такое в нём взялось. Может, оттого что в детстве приучивают к особому отношению к мату, а во взрослом возрасте сам начинаешь понимать его «особый» смысл. Может, от самого генезиса мата, ведь производные от него слова, как правило, формируются каким-то алогичным образом. К примеру, слов «хуйня» и «пиздец» являются соответственно женским и мужским родами, хотя в корне их стоят прямо противоположные по роду гениталии. Или то, что сами матерные слова формировались из нечто того, что является интимным, и в силу этого и произносить их публично (как и сами эти «нечто») является неприличным. Может, никто поэтому так и критикует тех, кто не ругается матом, а разговаривает на нём, мол, вроде «Это чуть ли ни как голым ходить по улице — неприлично». И всё-таки, как ни крути, а сам мат сидит где-то в подсознании, и, наверно, поэтому большинство людей матерятся к месту, только если это выходит резко эмоционально и неожиданно для них самих.

Крик закончился и почти сразу из-за угла выскочил довольно молодой и не настолько злой, как все вокруг, чум. Он шёл быстро и нервно: ясно, что на него орали. Но главное не это, а то, что его Ваня уже где-то видел.

Всё ближе и ближе. Надо было вербовать его: он молод, расстроился, о чём-то вероятно, жалеет и мало общался с людьми. Но надо обязательно вспомнить его имя!

Только, когда он прошёл, некая странная мысль ворвалась в голову: «Шинхр». Его так зовут. И тот, кто его отчитывал повторял это слово, а не то, матерное.

«Брат Шинхр», — тихо, но чётко и даже вызывающе сильно произнёс Ваня.

Чум, шедший уже у него за спиной, остановился и просто встал на месте.

Шахтёр не поворачивал голову, а чувствовал это, как тот пытается осознать, что это было.

Помимо этого чувство в сознание лез ряд мыслей о том, что же он делает сам. Вот он сейчас повернётся; он, Иван Тихомиров, тот, на кого сейчас все надежды на будущее, и не должен будет не сделать ни одной ошибки. Ни малейшей. Он славянин, светлые прямые волосы и аккуратное доброе лицо. У него не торчит правый клк, как у всех чумов. Глаза его не жёлтые и не фиолетовые, а серые и спокойные оттого, что не приходилось ломать окружающим кости и резать тупыми ножами медленно и бесконечно только для того, чтобы узнать то, что поможет сделать тоже самое с другими, или просто из удовольствия.

Всё это Ваня увидел, когда обернулся, чуть-чуть, в пол-оборота, чтобы тот не узнал его.

«Ты что-то сказал?» — спросил Шинхр по-русски, продолжая дышать тише, чем кто-либо проходивший по этому коридору.

«Ты не Тамерлан. — пытался пробиться некий внутренний «животный» голос. — Ты не можешь так идти напролом».

«Тамерлан ходил под таким же голубым небом, под которым хожу и я», — ответил ему шахтёр и сказал вслух: «Ты знаешь, чем всё это кончится. И мы знаем. Ты у них под колпаком».

Было сказано столько всего непонятного, что чум не смог определится с того, что ему спрашивать первым.

— Разве ты не видишь этого? — шепнул Ваня.

— Чего этого?

— Что ты им не нужен… Ты для них пустое место. Они казнят тебя.

— Казнят? — Шинхр отвёл глаза в сторону и слегка вздрогнул — это было попадание в точку.

— Да. Присоединяйся к нам. Мы сможем помочь тебе.

— К Вам? Что ты…

— Не смотри на меня. Внешность обманчива. Ты ещё молод, многого не видел… Я говорю от имени церкви… от имени священной Инквизиции…

Услышав это, в его глазах что-то хлопнулось; Инквизиция оказалась тем, чего они боятся больше казни. И чего они боятся так, что готовы прятаться от этого даже за человеком.

— Я не совсем понимаю…

— Понимаешь… Должен понимать…

— Зачем я вам нужен?

После этой фразы с Вани сошло дурное предчувствие, и он чуть не вздрогнул от этого — тот поверил в его причастность к церкви, или, по крайней мере, посчитал такое возможным.

— Через несколько месяцев здесь пройдёт неделя покаяния. Нам нужны осведомители.

— Я должен указывать на других? Я…