Путешествие из Бухары в Петербург

В Петербурге нас поместили в красивом, хорошем доме. Наши расходы вел специально приставленный чиновник. Он подсчитывал каждый день наши расходы и записывал в книгу. По вечерам мы ходили в дома зрелищ и представлений, днем осматривали казну, сады, красивые дома и дворцы императора. В качестве переводчика к нам был приставлен Казимбек.[88] Он был нашим переводчиком и во время прежнего посольства, поэтому он отнесся ко мне любезно и радушно, расспросил обо всем внимательно и пошел к послу. Он побыл у него с час, потом вышел и спросил:

— Как звали того старичка, который был послом тот раз?

— Абулькасим додхо.

— А этого как звать?

— Абдулькадыр додхо.

— Какие у вас просьбы на этот раз?

— Я ничего не знаю.

И Казимбек начал говорить:

— Тот посол был сговорчивый глупец, а этот — кажется, несговорчивый глупец. Разве у вас нет других людей? И каждый раз присылают хуже прежнего. Что, ваш эмир лишен способности отличать умного от глупого?

На другой день он принес письмо эмира и сказал:

— Эмир пишет, что он желает послать к императору одного из сыновей, чтобы сделать его наследником. Я перевел императору, и он ответил: «У бухарского эмира много сыновей, я не знаю, которого он имеет в виду. Разрешение этого вопроса возложи на Кауфмана,[89] чтобы он определил будущего наследника, который прибудет в Петербург.»

Я взял письмо и начал читать. Это был стиль эмира, он скрыл от нас содержание письма от стыда. Это был стиль, которым мужчины пишут проституткам и красоткам, стиль неограниченных любезностей. Вот вкратце его содержание: «Я хочу во всем подчиняться тебе, но боюсь племен и улемов. Я пошлю к тебе одного из своих сыновей, пусть он будет при тебе, научится управлять, а потом станет наследником».

Однажды переводчик сказал мне между прочим:

— Императорское празднество приближается. Во все страны посланы приглашения и уже прибыли короли многих стран с поздравлениями. Будут большие гуляния и пиршества. Сочини акростих с хронограммой о дочери императора и ее женихе — я переведу его императору. Он, конечно, обрадуется и наградит вас хорошими подарками.

Потом он добавил шопотом:

— Это исправит также некоторые глупости посла.

Я дал согласие, но устал от дороги и страдал от перемены климата. Каждый раз, встречая меня, переводчик спрашивал: «Что ты сделал, что написал?» А я отвечал: «Будет сделано!» — и проходил мимо. Он продолжал настаивать, и я решил, что он хочет испытать меня, дабы убедиться в моей неспособности, и я спросил имена дочери и жениха.

— Жених — Альфред, сын Виктории, императрицы Индии,[90] — отвечал переводчик. — А дочь императора — Мари, сокращенная форма от Мариам.[91] Она для него — целый мир, и он выдает ее замуж.

Как-то вечерком за какие-нибудь три часа я поставил эти девять букв в начале девяти бейтов и отдал переводчику такое стихотворение:

Луна благородства, о дочь властелина мира,
По воле судьбы сблизилась со счастливым Юпитером.
Это — не то бракосочетание, результат которого может определить разум.
Все цвета полнились из засады,
Ароматы все появились из скрытого места.
В этом собрании — целый мир гурий и пери,
Каждая по красоте и миловидности — вторая ясная луна.
Это — не тот пир, который видят раз в сто веков
Глаза звезд со старого небосвода.
Уста кравчего от рубинового вина стали сыпать сахар,
Глаза красавиц стрелами кокетства ранили сердца. Небо, приветствуя,
Сыплет на головы людей драгоценные камни из ярких звезд.
Молва об этой свадьбе достигла всех уголков земли.
Уши ангелов оглохли от звуков флейт и труб.
Глаза на ее стане увидели хронограмму:
Но куда же удалилась она от стана, украшенного разумом?

Дата бракосочетания по христианскому летоисчислению названа в последнем бейте.[92]

Переводчик показал этот акростих императору и перевел его. Тот был очень обрадован, проявил любезность и в качестве вознаграждения послал мне перстень со своим именем и тридцатью четырьмя бриллиантами весом в три мискала. Где бы император ни встретил нас, он показывал дочери прямо из кареты на меня, что он, мол, поздравил тебя с замужеством в стихах. Он обращался со мной ласково, я тоже кланялся.

В тот день, когда я, по указанию переводчика переписывал это стихотворение красивым почерком, разрисовывая поля, ко мне зашел посол и спросил: