Путешествие Сократеса

напоминал афинской молодежи, что мудрость начинается со

способности удивляться...

—

И все же, Серафим, если оставить эти возвышенные слова, —

что мне следует делать?

—

А что все, по-твоему, делают? Нужно ставить одну ногу перед

другой! Ты только актер по-настоящему великой драмы, смысл

ЧАСТЬ ПЯТАЯ. МОНАСТЫРСКИЙ ОСТРОВ

,45

которой постичь может только Бог... временами мне кажется, что

даже Бог не совсем понимает, что в действительности происходит!

— сказал он, засмеявшись. — Мы можем только играть ту роль,

которая нам дана, понимаешь? Те, кто возникают в твоей жизни —

не важно, на пользу или во вред, — все они посланы Богом.

Встречай всех их с мирным сердцем, но с духом воина. На этом

пути тебе не раз придется упасть, но в каждом падении тебе будет

и наука. А научившись, ты найдешь свой путь. Пока что подчинись

Божьей воле и живи жизнь, которая тебе дана, мгновение за

мгновением.

—

Как я могу узнать Божью волю, Серафим?

—

Вера не в том, чтобы досконально знать что-то о чем- то, —

ответил он. — Она заключается только в мужественном приятии

всего того, что происходит — приносит ли это радость или

страдание, — с верой, что все это ради высшего блага.

Они уже были совсем рядом со скитом.

Годы оказались беспощадными к Дмитрию Закольеву.

Когда-то высокий и жилистый, а теперь сгорбленный и высохший,

с годами он превратился в блеД ное подобие себя прежнего. Глядя

на его впалые щеки, каэК^дый в лагере уже понимал, что их

неукротимый прежде атаман стоит одной ногой в могиле. И лишь

гл;аза безумным блеском горели на этом лице решимостью,

46

Превратившейся в одержимость. Словно бы весь его мир сузился

до од^Чэй точки, и этой точкой была Павлина и ее тренировки.

Павлина к лету 1906 года была все такOVi же худощавой и подвижной, быстро

прибавляя в ловкосА*, выносливости, да и взрослела она не по Дщям, а по час^М. Ее бойцовское мастерство тоже

стремительно росло — ^ изумлению всех, кто наблюдал за ее тренировками.

Егорыч оказался хоро шим наставнйЛом. Но Закольев больше не доверял старику. Он

уже н£ доверял никому, кроме своей дочери. Даж^ Королёв был У него на подозрении. От его глаз не укрылась, как

насмегИдиво ухмыляется или отворачивается гигант при появлении атамана. И не только Королёв. Остальное все

тоже, стАипалось атаману, шепчутся за его спиной.

Его дочь — в ней была теперь вся его Надежда. Ей будет по силам

вернуть и его власть, и прежнее почести, и уважение. Она подарит

ему гцокой. Не было* гакого дня, чтобы он не наблюдал за ее

тренировкой. Но д^е тогда он уже не был хозяином своего ума.

Невольно его* взгляд обращался внутрь: и тогда белый сн*ет мерк

пере/Д его глазами, распадаясь на отдельные фрагменты и образы:

слова, стоны, крики и кровь.

Вздрогнув, он пробуждался, вспомигЧя, кто он и где находится, —

усталый до мозга костей, не ® силах оградиться от кошмара, что

преследовал его теперь и при свете дня. Зверюга полосует тело его матери на кровавые

обрывки плоти. И с ее криком сливались крики евреев, что не прекращались ни на минуту.

Павлина. Девочка станет женщиной, женщина — бойцом. Павлина

— его нож, его меч, его спасение. Она убьет зверюгу, и его предсмертный крик

станет последним, чтобы потом пришла тишина.

ледующие несколько дней Сергей провел в созерцательном

Суединении. Ему было о чем поразмыслить. Они с Серафимом

уже немало троп исходили по острову — порой в полном

молчании, порой беседуя. Но ни о чем, связанном с боевыми

искусствами и поединками, они больше не говорили.

Сергея волновали теперь куда более глубокие вопросы. И ответов

на них теперь следовало ждать не от Серафима, а от самого себя.

Следует ли ему так неотступно придерживаться своей клятвы? И

сама его решимость — происходит ли она от постоянства или от

жесткости? И что ему все- таки выбрать — войну или мир?

Возможно, и в самом деле его ждет какое-то более высокое

призвание? И наконец все вопросы слились в один: принесет ли

отдохновение Ани- ной душе, если он убьет этих людей — или сам

погибнет, пытаясь убить их?

Сергей уже не был ни в чем уверен теперь и просто-таки истязал

себя за отсутствие прежней решимости. Может, Закольев и в самом

47

ПУТЕШЕСТВИЕ СОКРАТБСА

деле был прав, когда назвал его слабаком и трусом? И если Сергей

не выступит против своего врага, что за смысл был тогда во всех

этих тренировках, на которые ушли долгие годы? Сергей сам себе

напоминал заряженное ружье, которое вот-вот должно выстрелить

— или взорваться.

И все же ведь и ружье можно разрядить, и уже обнаженный меч

вернуть обратно в ножны. Вот что сказал бы на это Серафим.

Ему припомнилась одна история — одна из тех, что рассказывал

Серафим пару месяцев назад, очевидно предвидя этот самый

момент. Говорилось в ней об одном горячем и высокомерном

молодом самурае, у которого так было заведено для своих