Путешествия и приключения капитана Гатерраса

Запертый на бриге экипаж прогуливался каждый день по два часа на крытой палубе, где матросам позволялось курить, тогда как в общей каюте употребление табака воспрещалось.

Лишь только огонь в печи ослабевал, тотчас же на стенах и в пазах пола появлялся лед, и тогда не оставалось ни одного железного крюка, гайки, которые не покрывались бы слоем ледяных кристаллов.

Доктора поражала быстрота, с какой это происходило. Выделяющиеся при дыхании водяные пары сгущались в воздухе и, переходя из газообразного состояния в твердое, выпадали в виде снега. В нескольких шагах от печи уже чувствовался мороз, и все теснились поближе к огню.

Доктор советовал постепенно приучаться к суровой температуре. Он советовал матросам мало-помалу подвергать свой кожный покров действию холода и подавал сам пример всей команде. Но лень или состояние оцепенения приковывали каждого к его месту, которого никто не хотел оставить, предпочитая всему сон пусть даже в нездоровом тепле.

По мнению доктора, переход из теплой комнаты на сильную стужу совсем не страшен и сопряжен с опасностью только для людей, покрытых испариной. В подтверждение своего мнения доктор приводил многие примеры, но его советы не производили никакого или почти никакого, действия.

Что касается Гаттераса, то, по-видимому, он не чувствовал действия низкой температуры. Он молча прогуливался, не ускоряя и не замедляя своих шагов. Неужели холод не влиял на его крепкое тело? Или он обладал высшей степенью той внутренней теплоты, которой искал у своих матросов, и настолько был поглощен своей навязчивой идеей, что становился невосприимчивым к внешним явлениям? Экипаж с удивлением наблюдал, как капитан переносит стужу в двадцать четыре градуса ниже нуля. Часто Гаттерас отлучался с брига на несколько часов, но по возвращении на его лице не замечалось ни малейших признаков озноба.

— Удивительный человек, — сказал однажды доктор Джонсону,— он просто изумляет меня! Он носит в себе раскаленную печь. Это одна из самых могучих натур, какую только мне приходилось наблюдать в жизни.

— Действительно, — отвечал Джонсон, — он ходит на открытом воздухе одетый не теплее, чем в июне.

— Одежда не имеет особенно большого значения, — заметил доктор. — В самом деле, к чему тепло одевать того, кто сам по себе не производит теплоты? Это все равно, что пытаться согреть кусок льда, закутав его в шерстяное одеяло. Но Гаттерас в этом не нуждается. Такова уж его натура, и я бы нисколько не удивился, если бы подле него было так же тепло, как подле раскаленных углей.

Джонсон, которому было поручено каждое утро очищать полынью, заметил, что лед достигает более десяти футов в толщину.

Почти каждую ночь доктор мог наблюдать великолепные северные сияния. От четырех до восьми часов вечера небо слегка окрашивалось на севере; позже окраска эта принимала правильную форму бледно-желтой каймы, которая концами своими как бы опиралась на ледяные поля. Мало-помалу светлая кайма подвигалась по направлений магнитного меридиана и покрывалась темноватыми полосами; затем светлые волны разливались, удлинялись, уменьшались или увеличивались в блеске. Достигнув зенита, это явление представляло взору восхищенного наблюдателя массу дуг, тонувших в красных, желтых и зеленых волнах света. Ослепительное, ни с чем несравнимое зрелище! Вскоре отдельные дуги собирались в одну точку и образовывали роскошный венед. Наконец дуги сливались одна с другой, яркие лучи принимали бледные, слабые, неясные оттенки, и дивный феномен, померкший, почти погасший, мало-помалу расплывался на юге в грядах потемневших облаков.

Трудно вообразить все очарование подобного зрелища под высокими широтами, на расстоянии менее двенадцати градусов от полюса. Северные сияния, видимые иногда в умеренном поясе, не дают даже слабого представления об этом грандиозном явлении природы, словно на долю северных стран достались самые изумительные чудеса.

В лунные ночи можно было часто наблюдать ложные луны. Нередко также вокруг луны возникали кольца, и тогда она ярко сияла в центре блестящего круга.

26 ноября подо льдами чувствовалось большое волнение, и вода сильно била из полыньи. Толстый слой льда колыхался от морской зыби; зловещий треск льдин свидетельствовал о подводной борьбе. К счастью, бриг был укреплен вполне надежно, только цепи его сильно громыхали. Впрочем, в предупреждение несчастной случайности Гаттерас приказал закрепить якоря.

Последующие дни были еще холоднее; небо заволокло туманом; ветер вздымал снежные сугробы. Трудно было разобрать, откуда несется снег — сверху или снизу, с ледяных полей. В воздухе царила невообразимая сумятица.

Экипаж занимался различными работами, из которых главная состояла в приготовлении тюленьего жира и сала, немедленно превращавшихся в лед. Его рубили топорами на куски, по твердости не уступавшие мрамору; таким образом собрали бочонков двенадцать сала и жира. Его так и оставили кусками, потому что наполнять бочки растопленным жиром было опасно: они все равно треснули бы под давлением замерзающей жидкости.