Путешествия и приключения капитана Гатерраса

28 ноября термометр опустился до —36° по Цельсию. Угля оставалось только на десять дней, и все с ужасом ждали той минуты, когда запас топлива иссякнет.

В целях экономии Гаггерас приказал прекратить топку печи в кают-компании, поэтому Шандон, доктор и сам капитан вынуждены были перебраться в кубрик. Гаттерасу пришлось таким образом быть постоянно среди матросов, которые бросали на него тупые, свирепые взгляды. Он слышал их жалобы, упреки и даже угрозы, но не мог подвергнуть их наказанию. Но он, казалось, был глух ко всему вокруг. Он не требовал места у огня и, не говоря ни слова, скрестив на груди руки, сидел где-нибудь в углу.

Несмотря на советы доктора, Пэн и его друзья не делали ни малейшего движения; они целые дни проводили у печи или лежали, закутавшись в одеяла, на своих койках. Здоровье их расстроилось; они не могли бороться с гибельным действием климата, и потому неудивительно, что на бриге вскоре обнаружилась цынга.

Доктор уже давно начал каждое утро выдавать экипажу лимонный сок и кальциевые пилюли. Но эти обычно вполне достаточные предохранительные средства на этот раз почти не оказывали действия — болезнь прогрессировала и вскоре приняла угрожающие размеры.

Ужасен был вид корчащихся от боли несчастных. Ноги их страшно распухли и покрылись темно-синими пятнами; десны сочились кровью, а распухшие губы произносили лишь какие-то невнятные звуки. Совершенно переродившаяся, дефибринированная кровь уже не доставляла конечностям тела веществ, необходимых для поддержания в них жизни.

Клифтон первый заболел этим страшным недугом, а вскоре слегли Гриппер, Брентон и Стронг. Те матросы, которых болезнь пока щадила, вынуждены были смотреть на страдания своих товарищей, потому что другого помещения не было. Приходилось всем жить вместе, и вскоре кубрик превратился в больницу, так как из восемнадцати человек экипажа тринадцать в короткое время заболели цынгой. Пэну, видимо, удалось избежать болезни; этим он был обязан своей необычайно крепкой натуре. У Шандона обнаружились было первые симптомы цынги, но тем дело и кончилось. Благодаря прогулкам здоровье помощника капитана поддерживалось в удовлетворительном состоянии.

Доктор ухаживал за больными с величайшим самоотвержением; у него сжималось сердце при виде страданий, которых он не мог облегчить. Он старался по мере возможности развлекать удрученный экипаж. Его слова утешения, философские рассуждения и удачные остроты облегчали матросам томительное однообразие длинных дней страдания. Он читал больным вслух; благодаря удивительной памяти Клоубонни знал много забавных историй, и здоровые матросы охотно слушали их, собравшись вокруг печи. Но порой его речь прерывали стоны больных, их жалобы, крики отчаяния, и тогда, не окончив рассказа, доктор возвращался к роли заботливого и преданного врача.

Сам доктор был вполне здоров и не худел. Его тучность заменяла ему самую теплую одежду. По его словам, он был очень доволен тем, что одет подобно моржам или китам, которые благодаря покрывающему их тело толстому слою жира легко переносят стужу арктического климата.

Что касается Гаттераса, то, казалось, он ничего не чувствовал ни в физическом, ни в нравственном отношении. Но, быть может, он только не позволял своему чувству проявляться? Внимательный наблюдатель мог бы порой подметить, что в его железной груди бьется человеческое сердце.

Доктор анализировал, изучал его, но никак не мог понять эту удивительную натуру, этот сверхъестественный темперамент.

Температура между тем понизилась еще больше. Место прогулок на палубе опустело; и одни лишь гренландские собаки бродили там с жалобным воем.

У печи постоянно находился дневальный, поддерживавший в ней огонь. Надо было следить, чтобы огонь не угас. Едва лишь он ослабевал, стужа мгновенно проникала в комнату, стены покрывались льдом и испарения, сгущаясь, осаждались снегом на злополучных обитателей брига.

Среди таких невыразимых страданий наступило наконец 8 декабря. Утром, по своему обыкновению, доктор отправился взглянуть на термометр, находившийся на палубе, и увидел, что ртуть в чашечке инструмента замерзла.

— Сорок четыре градуса ниже нуля! — ужаснулся доктор.

В этот день в печь бросили последний кусок угля!  

XXVII Рождественские морозы

Наступила минута полного отчаяния. Мысль о смерти, о смерти от холода, предстала во всем своем ужасе. Последний кусок угля горел со зловещим треском, огонь вот-вот готов был потухнуть; температура в комнате значительно понизилась. Но Джонсон отправился за новым топливом, добытым из тела морских животных, наполнил им печь, прибавил пакли, смешанной с замерзшим жиром, и таким образом восстановил в комнате достаточную степень тепла.

Запах сала был невыносим. Но как избежать его? Сам Джонсон сознавал, что новое топливо оставляет желать много лучшего и не имело бы успеха в богатых домах Ливерпуля.

— Однако, — сказал он, — этот неприятный запах может иметь благие результаты.

— Какие именно? — спросил плотник.

— Он приманит медведей, вообще очень падких на подобного рода запахи.