Путешествия натуралиста. Приключения с дикими животными

Наконец мы доплыли до трех островов, прошли между самым большим и тем, что был справа от него, и перед нами открылся огромный, великолепный залив. Его опоясывали изрытые расщелинами, крутые, суровые желтовато-коричневые горы. Вдали, за кромкой прозрачной лиловой воды, виднелась узкая белая полоса песчаного берега; над ним поднимались поросшие темной зеленью холмы. Мы предположили, что это вполне могут быть пальмовые рощи, в которых скрывается селение, и решительно двинулись через залив. Вскоре мы смогли разглядеть несколько лежащих на берегу каноэ, а между деревьями показались серые, крытые пальмовыми листьями хижины. Значит, в последние несколько дней наша навигация была безупречной: впереди лежал Комодо, единственный населенный остров в этой цепи.

У воды в чем мать родила стояли несколько ребятишек и с любопытством наблюдали за нашими действиями. Наконец мы вытащили каноэ на песок и по усыпанному обломками кораллов и пустыми раковинами берегу направились к деревянным, поднятым на сваи хижинам, стоявшим в ряд между берегом и крутым холмом. Перед одним из жилищ на корточках сидела пожилая женщина. Один за другим она вытаскивала из корзины куски мякоти моллюсков и, чтобы высушить под палящим солнцем, аккуратно раскладывала их на расстеленных перед ней длинных отрезах грубой коричневой ткани.

«Мирного утра, — поздоровался я. — Где дом petinggi?»

Она отбросила закрывавшие морщинистое лицо седые волосы, прищурилась, вглядываясь в нас, и, не выказав удивления от встречи с незнакомцами, непонятно откуда взявшимися в деревне, указала на стоящий поодаль дом, который был чуть больше и поновей, чем те, что его окружали. Осторожно ступая босыми ногами по раскаленному песку, мы, под любопытными взглядами детей и старух, прошагали к дому. Petinggi, почтенный старик в роскошном саронге, белой рубашке и черной, надвинутой на лоб шапочке питжи, встретил нас у входа. Он радушно улыбнулся беззубым ртом, пожал нам руки и пригласил в свое жилище.

Когда мы вошли, я понял, почему навстречу нам попадались только женщины и дети: все мужчины сидели в доме старейшины. Никакой мебели, кроме покрывавших пол ротанговых подстилок и большого, украшенного орнаментом деревянного шкафа с надтреснутым, мутным зеркалом на дверце, в жилище не наблюдалось. Три стены были деревянные, четвертая, напротив входа, напоминала ширму из пальмовых листьев. По краю ширмы шла занавеска — большой кусок потрепанной ткани, отделявшей половину дома, в которой, как я позднее узнал, готовят еду. Сквозь дырки в грязной занавеске на нас изумленно таращились четыре юные особы. Petinggi жестом пригласил сесть рядом с ним, и мы расположились на свободных подстилках в центре комнаты. Занавеска приподнялась, в комнату проскользнула женщина с тарелкой жареных кокосовых лепешек. Согнувшись в традиционном почтительном поклоне, она с трудом пробиралась между сидящими на полу мужчинами. За ней следовала другая, она несла кофе. Petinggi уселся, и мы приступили к трапезе. После обмена пространными приветствиями я, как мог, постарался объяснить, кто мы и зачем приехали. Мой малайский оставлял желать лучшего, но, к счастью, рядом был Сабран. Он почти всегда улавливал, что я хочу сказать, и тут же приходил на помощь. Иногда, правда, чтобы найти нужное слово, мы принимались суматошно переговариваться на только нам понятном языке жестов и косноязычных оговорок, а в других случаях я сам, не дожидаясь подсказки, изобретал новые слова и фразы, на что Сабран расплывался в счастливой улыбке и шептал по-английски: «Очень хорошо».

Petinggi то и дело кивал и добродушно улыбался. По кругу пошли наши сигареты. Примерно через полчаса я решил, что пора переходить к делу, и осторожно обмолвился, дескать, наше судно село на мель в нескольких километрах отсюда и, может быть, старейшина подскажет, кто мог бы вместе с нами отправиться к нашему проа, чтобы провести его через рифы.

Petinggi широко улыбнулся и закивал: «Хэлинг, сын мой, пойдет».

Однако он явно не понимал, что дело не терпит отлагательства, ибо перед нами появились новые чашки кофе.

Старейшина сменил тему.

«Я болен, — пожаловался он, показывая распухшую левую руку, густо обмазанную белой глиной. — Я думал, глина поможет, но лучше не делается…»

«У нас, на проа, есть много, много хорошего лекарства», — я попытался вернуть его к нашим бедам. Он одобрительно кивнул и спросил, можно ли посмотреть мои часы. Я согласился. Он внимательно осмотрел часы, передал их другим мужчинам, и каждый счел своим долгом приложить их к уху и восхищенно послушать, как они тикают.

«Очень хорошие, — одобрил petinggi. — Мне нравится».

«Простите, — принялся оправдываться я, — мне никак нельзя их отдать. Это подарок моего отца. Но у нас на судне есть для вас много других подарков».

Последнюю фразу я произнес с нажимом.

Перед нами поставили еще одно блюдо кокосовых лепешек. «Сделай фотографию, — попросил petinggi. — Тут как-то был один француз. Он фотографию делал. Мне очень понравилось».