«Конечно, — заверил я. — У нас на проа есть камера. Когда оно придет сюда, мы обязательно вас сфотографируем».
Наконец
«Это лодка моего сына», — сообщил он и с тем удалился.
Тем временем Хэлинг сменил лучший саронг на более пригодную для работы одежду, общими усилиями мы спустили его каноэ на воду, и ровно через два часа после того, как наша долбленка ткнулась в этот берег, мы втроем, на двух лодках, отправились в обратный путь. К нам присоединился еще десяток жителей деревни. Мы подняли продолговатый парус, прикрепленный к бамбуковой мачте, и сильный ветер погнал нас по волнам назад, к засевшему на мели проа.
Когда мы вернулись, выяснилось, что Чарльз в наше отсутствие не бездельничал, а снимал панорамы острова, и сейчас его камеры и объективы в беспорядке валялись на палубе. Наши спутники тут же забрались на борт и с восторгом вцепились в невиданные прежде штуковины. Мы наперебой принялись объяснять, что, к сожалению, трогать это нельзя, спешно собрали аппаратуру и унесли в трюм. Разочарованные нашими действиями, гости переместились на корму. Когда мы к ним присоединились, они сидели кружком и о чем-то болтали с капитаном и Хассаном. Хэлинг держал в руках еще совсем недавно почти полную нашу бесценную банку маргарина.
Он тщательно выскребал дно пальцами и сосредоточенно размазывал маргарин по длинным черным волосам. Я огляделся. Кто-то смазывал маргарином голову, другие с наслаждением облизывали пальцы. Единственная банка была пуста; это означало, что жарить больше не на чем и теперь нам придется довольствоваться исключительно вареным рисом.
Я был готов их отругать, но вовремя осознал, что злиться слишком поздно, и угрюмо замолчал.
Тут меня окликнул Хассан.
«Tuan, — спросил он, почесывая голову жирными пальцами, — у тебя есть расческа?»
Тем же вечером наше проа благополучно бросило якорь в заливе. Мы собрались в доме
Мы спросили, чем лучше всего приманить варанов, чтобы их сфотографировать. Старейшина не задумываясь ответил, что у этих гадов очень острый нюх и они издалека прибегают на запах падали. Сегодня он зарежет двух коз, завтра с утра его сын переправит туши на другой конец бухты, который облюбовали вараны, — и беспокоиться нам не о чем.
Ночь выдалась на редкость ясная. В небе, над зубчатыми очертаниями Комодо, сиял Южный Крест. Наше проа мерно покачивалось на тихой воде залива. Мы только что закончили ужин, который впервые за шесть дней состоял не из «пустого риса»: Сабран добыл в деревне два десятка мелких куриных яиц и приготовил роскошный омлет, который мы с наслаждением запили холодным, чуть забродившим кокосовым молоком. Команда разбрелась, мы с Чарльзом лежали на палубе, подложив руки под голову, и всматривались в невиданный прежде узор созвездий. Временами по черному куполу неба, оставляя за собой ослепительный след, проносились огромные падающие звезды. Из деревни доносились мерные удары гонга. Я пытался представить, что нас ждет завтра, и от волнения долго не мог уснуть.
Наутро мы проснулись чуть свет и принялись перетаскивать аппаратуру в каноэ. Я надеялся, что мы отплывем рано, однако Хэлингу понадобилось почти два часа, чтобы подготовиться к путешествию и найти трех добровольцев, готовых перетаскивать наше барахло. Наконец мы помогли столкнуть в воду его четырехметровое каноэ с бревном-балансиром, погрузили в него камеры, штативы, магнитофоны, а также две висящие на бамбуковом шесте козлиные туши — и отчалили.