Путешествия трикстера. Мусульманин XVI века между мирами

и монастырь для христианских монахов,

храм для идолов

и Кааба паломника,

скрижали Торы

и книга Корана[622].

Йуханна ал-Асад не проявил особой восприимчивости к мистицизму в тех произведениях, которые дошли до нас, но он дорожил традицией ал-Газали с ее мистическими оттенками и декламировал его стихи и рифмованную прозу в те годы, когда жил в христианских краях. И по-арабски, и в латинском переводе он вспоминал для своих читателей-христиан знаменитую строку из ал-Газали: «Путей много, воистину путь един, путники на нем — избранные». Пути, путь — тарик — были любимыми темами ал-Газали, и здесь Йуханна ал-Асад, вероятно, вспоминал эпизод из автобиографической книги ал-Газали «Избавление от заблуждения», когда тот оставил пути философов и богословов-схоластиков ради пути мистиков-суфиев[623]. Мистические учения помогали облегчить жизнь Йуханны ал-Асада между двумя мирами.

***

Если занятия переводами приводили Йуханну ал-Асада к формам сближения и инклюзивности, то другой опыт вел к формам различия и сохранения дистанции. Годы, проведенные им в Италии — в качестве учителя, писателя, частично обращенного, посредника, — и установившиеся там различные социальные и личные связи, кажется, отразились на его самовосприятии, болезненно оторвав его от всех жизненных основ, но и расширив его понимание собственного интеллектуального потенциала.

Самопрезентация ученого в его произведениях резко разошлась с тем, чего изначально следовало ожидать от мусульманских текстов. В исламской учености решающим аргументом, определяющим достоверность всякого знания, была лежащая в основе цепь передатчиков — иснад. Самой важной такой цепью являлась та, что придавала достоверность хадису, — череда достойных доверия мусульман, передающих друг другу свидетельство о поступке или словах Пророка. Конечно, такой прием оставлял открытой дверь для оживленных дебатов по поводу точности и достоверности этих свидетельств, а также для появления изречений и цепей передачи апокрифического характера.

Цепи передатчиков требовались и в других видах ученой деятельности и гуманитарного знания: любое юридическое заключение, или литературная форма, или информация о прошлом должны были помещаться в иснад. Каждый отдельный автор или ученый (а иногда писательница или ученая женщина) должен был найти для себя место в такой цепи, чтобы выглядеть заслуживающим доверия реципиентом и передатчиком информации.

Некоторые авторитеты или ученые сокращали эту цепь, а временами поднимались над ней: юристы (муфтии), которые рассуждали независимо, не опираясь на прецеденты в своей правовой школе[624], и историки-новаторы, начиная с XI века, которые отрезали или укорачивали цепь иснада или писали современную историю, самостоятельно оценивая надежность сведений. Но сначала они все равно должны были зарекомендовать себя как заслуживающие доверия ученые. Ибн Халдун не использовал цепи передачи для подкрепления своей «новой науки», а вместо этого, используя аналогии из других наук, таких как правоведение, рассуждал об исторической достоверности, о социальной организации и природе цивилизации: он ссылался на источники, если они удовлетворяли этим критериям достоверности. Тем не менее он включил биографии своих учителей и учителей своих учителей непосредственно в свою автобиографию, которая составила последнюю часть его многотомной истории, «Книги примеров»[625].

Йуханна ал-Асад приводил имена других географов и историков в своей «Географии», иногда добавляя критическое суждение об их сочинениях. Однажды он показал, как работает иснад: «[он] слышал от многих своих учителей [maestri], а они слышали от своих учителей», что султан Маринидов Абу Инан, увидев, сколь дорогостоящим оказалось строительство его медресе Бу Инанийя, бросил конторские книги в реку и прочитал стихи:

Дорогая вещь, которая красива, не является дорогой,

То, что радует душу, не имеет цены[626].

Но кто были учителя Йуханны ал-Асада? Он этого не говорит. Он ничего не сообщает о тех, кто учил его грамматике, богословию и маликитскому праву в фесском медресе, хотя у него была возможность это сделать. Он упоминает потенциального учителя, не назвав его имени — человека, который был готов открыть ему правила зайраджи, хотя он и не решился вступить на этот путь. Автор присутствует в своей книге об Африке исключительно как наблюдатель, собиратель информации от современников, читатель арабских рукописей, описывающий также видных деятелей, ученых и поэтов исламского прошлого. Это прошлое — «наши ученые мужи и космографы»[627] — принадлежит ему, но он не включает себя полностью в исламскую цепь передачи, с ее авторитетом и возможными ограничениями.