Путешествия трикстера. Мусульманин XVI века между мирами

Книга Йуханны ал-Асада о знаменитых мужах давала еще лучшую возможность для тщательного определения своего места в системе. Историческая биография была отличным способом выявить структуру передачи во всех областях и уверенно высказаться о качестве и надежности ученых. Ибн Халликан в своих популярных «Некрологах знатных лиц» (как он называл составленный им биографический словарь) привел данные о связях между учителями и учениками для многих из числа 865 героев своей книги и там, где следовало, присоединил к ним себя самого. Например, в юности он учился у Шараф ад-Дина ал-Ирбили, законоведа шафиитской школы «и одного из самых выдающихся и талантливых людей своего времени». «Я еще никогда не слышал никого, кто бы так хорошо читал лекции… Он был лучшим из людей, и когда я думаю о нем, мир в моих глазах стоит немногого». Ибн Халликан гордился тем, что некогда одолжил своему учителю рукопись с полезными заметками[628].

В противоположность ему, Йуханна ал-Асад цитирует Ибн Халликана и других биографов в качестве своих источников, но не называет ученых, на трудах которых учился сам, скажем, ал-Газали. Он сообщает только, что затвердил наизусть великую поэму о Коране персидского ученого ат-Туграи, «когда мальчиком учился в Фесе». Как и в «Географии», в «Знаменитых мужах» он усердно собирал сведения из сочинений предшественников и, по возможности, наблюдал и сам. Он своими глазами видел рукопись «Диспутов» ал-Бакиллани, последователя великого ал-Ашари. Он имел прямой доступ к копии замечательной политической переписки Ибн ал-Хатиба, эрудита и дипломата на службе у султанов Гранады и Феса. Он всегда держал ее под рукой и пользовался ею до своего отъезда из Феса[629].

Причиной, по которой он хотел вырвать себя с корнем — а может быть, заодно и освободиться? — из прямой линии передатчиков традиции, было не просто благора­зумное сокрытие религиозных связей. То, что Йуханна ал-Асад высоко ценил мусульманских ученых, являлось очевидным для читателей-христиан, называл он их имена или нет. Возможно, он пытался скрыть, кем именно был выходец из Северной Африки, названный «Джоан Лионе Гранатино» в колофоне «Географии», чтобы слух об этом сочинении не дошел до настороженных ушей мусульман? Но зачем же тогда он оставил в рукописи так много других следов своего прошлого в Фесе? Я бы предположила, что, умолчав о цепях передачи, он пытался заявить, что его авторитет описателя мира, с появлением у него новой двойственной идентичности, опирается на иную основу.

Йуханна ал-Асад вырабатывал новую авторскую позицию с помощью двух методов, которые не совпадали ни с установившейся европейской моделью, ни с североафриканской. Во-первых, он подает себя просто как независимый эрудит, начитанный и много путешествовавший человек, опытный и способный писать на различные темы. Из-за отсутствия легитимирующей последовательности учителей он мог потерять часть авторитета в глазах мусульман, однако и для его европейского издателя в 1550 году эта маска эрудита также не имела достаточного научного веса. В печатном издании «Описания Африки» Рамузио дважды присвоил Джованни Леоне ренессансный титул «историка» и заставил его следовать «правилам» историков там, где Йуханна ал-Асад написал лишь, что обязан говорить правду, как «каждый человек» (в первом случае при перечислении общих пороков, присущих африканцам, а во втором при описании переодетого в женское платье муханнаса из Феса)[630].

В этом он следовал примеру других арабо-исламских авторов, писавших о событиях и людях прошлого. Те предпочитали применять слово «исторический» к своим книгам, а не к самим себе, поскольку многие из них были по образованию законоведами и писали в нескольких жанрах. Йуханна ал-Асад использовал слова «Historiographus», «Historiografo», «Chronista» и «Cronechista» — переводы слов ахбари и муаррих, — когда характеризовал свои источники в «Знаменитых мужах» и в «Географии». И он знал, что вопрос достоверности обсуждался в исторических трудах, например в «Мукаддиме» Ибн Халдуна. Но в своих собственных сочинениях он не определял себя в первую очередь как историка; он просто говорил, что составляет «Свод мусульманских хроник»[631].