Путешествия трикстера. Мусульманин XVI века между мирами

Об одном европейском чуде Йуханна ал-Асад не упомянул: о печатном станке. Он, должно быть, слышал, как его плоды превозносил Альберто Пио, покровитель великого венецианского издателя-гуманиста Альда Мануция и основатель типографии в собственном поместье в Карпи. Несомненно, Лев X вручил своему тезке Джованни Леоне некоторые из печатных изданий, посвященных папе: например, Псалтирь 1516 года на латыни, греческом, иврите, арамейском и арабском языках или вышедший в 1519 году латинский перевод сочинения «Богословие, или Мистическая философия в понимании египтян», которое его публикатор нашел в одной арабской рукописи в Дамаске и произвольно приписал Аристотелю.

Вероятно, Йуханна ал-Асад бывал и в типографиях: в Риме, где Элия Левита мог показывать ему ивритский печатный станок своего типографа недалеко от усадьбы Эгидио да Витербо; в Болонье, где по приглашению Якоба Мантино он мог взглянуть, как печатают переиздание одного из его переводов Аверроэса. Возможно, с ним даже консультировались люди, надеявшиеся развернуть книгопечатание на арабском языке[340].

Тем не менее в «Книге о космографии и географии Африки» нет упоминания о книгопечатании как альтернативе переписыванию книг писцами и искусной каллиграфии, столь важной для исламского мира, каким его описывает автор. Предположительно, Йуханна ал-Асад разделял религиозные опасения как философского, так и эстетического порядка, со стороны других мусульманских ученых и авторитетов, которые называли печатание на арабском языке нежелательным искусством в Дар ал-ислам. Опечатка в тексте здесь грозила обрести куда более масштабные последствия, чем в христианской или иудейской традиции. Повествование о том, как Коран был получен Пророком от Аллаха и в конечном счете записан, вес, придаваемый надежной цепи источников сообщений о высказываниях и деяниях Пророка (хадисов) — на этих традициях зиждилась приверженность подлинности и точности священного текста, как и дискуссиям по их поводу. На протяжении веков ходили истории об ученых, которые сжигали или обливали водой свои рукописи — даже рукописи на нерелигиозные темы, — чтобы их не переписали с ошибками и не ввели тем самым в заблуждение будущих читателей. Конечно, большинство ученых заказывали копии своих рукописей, но сам автор или кто-то другой должен был прочитать и одобрить каждый экземпляр на предмет точности перед выходом рукописной книги в свет.

Когда столетиями ранее в мусульманских странах появилась ксилография, она никогда не использовалась ни для чего, кроме печатания популярных амулетов, талисманов и свидетельств о паломничестве. Когда же появилась печать с подвижным шрифтом, то она была признана негодной для арабского языка. Султан Селим I утвердил ее запрет в Османской империи в 921/1515 году, незадолго до посольства ал-Хасана ал-Ваззана к османскому двору. Можно предполагать, что и в Магрибе существовало аналогичное неприятие, а улемы — ученые богословы, а также бесчисленные переписчики, расплодившиеся на исламских землях, его поддерживали. Евреям, живущим в Дар ал-ислам, книгопечатание разрешалось. Беженцы из Испании к началу XVI века уже учредили типографии в Стамбуле, а в 922–928/1516–1521 годах некто Самуил с сыном Исааком печатали в Фесе талмудические трактаты шрифтом, привезенным из Лиссабона. Однако печатать на арабском или турецком языках евреям запрещалось. Чего же боялись? Того, что ущерб, нанесенный распространением неправильного печатного издания религиозного текста, будет намного больше ущерба от единственного рукописного экземпляра, в котором переписчик допустил ошибку. Действительно, когда около 1537 года венецианская типография выпустила арабский Коран в сомнительной надежде вывозить его экземпляры в османские земли, он был настолько испещрен ошибками, что почти весь его тираж уничтожили[341].

Йуханна ал-Асад, конечно, мог слышать об опечатках от Элии Левиты, который возмущался «многочисленными ошибками» в стамбульском издании его учебника по грамматике иврита — «и некому было исправить ни одной ошибки». Кроме того, вероятно, он мог задаваться вопросом, можно ли вообще воспроизвести на печатной странице красоту и сложность арабской каллиграфии — ее почерков, стремящихся придать визуальное выражение священному тексту Корана. Евреи настаивали, что свитки Торы всегда должны быть написаны от руки, но при печатании других книг типографа можно считать «исполнителем священной работы». Как указал Элия Левита, евреи использовали одно и то же еврейское слово «дафос» для обозначения Бога, отчеканившего человека по своему образу и подобию, и печатника, делающего оттиски книги. Мусульмане доверяли эту священную задачу только тому, кто владеет пером[342].