Путешествия трикстера. Мусульманин XVI века между мирами

Несколько раз цветные рабы занимают центральное место в его рассказе. Как мы видели, рабовладелец-мусульманин имел право вступать в половую связь с любой из своих рабынь; дети, рожденные от этой близости, находились полностью в его власти. Если рабовладелец официально признавал себя отцом детей, они становились свободными и включались в число его наследников; тогда мать-рабыня получала особый правовой статус и подлежала освобождению после смерти хозяина. Кроме того, сами рабы — как мужчины, так и женщины — могли вступать в брак с разрешения владельца; более того, хозяева могли женить и выдавать замуж рабов по собственной инициативе[382].

Такие особенности исламского права создавали условия для появления цветного потомства, с чем Йуханна ал-Асад, по его сообщениям, встречался в своих путешествиях. К югу от Атласских гор, в пустынном районе, прилегающем к реке Драа,

…женщины красивые, полные и приятные, и там много проституток. У людей там много чернокожих рабов, мужчин и женщин, которых они женят друг на друге. Хозяева держат и отцов, и детей у себя на службе. Из-за такой смеси (misculatione) большинство людей либо черные, либо коричневые, и лишь немногие белые[383].

О городе-оазисе Варджала, где не было недостатка в ремесленниках и купцах, ведущих торговлю между Берберией и Землей черных, он говорит:

Жители по большей части черные, но не из‐за климата этого места [это отсылка к старой теории, поддерживаемой Ибн Халдуном и гласившей, что цвет кожи зависит от климата], а потому, что у них много чернокожих рабынь, и они заводят с ними детей. Примерно пятая часть населения — белые, а все остальные — черные и коричневые. Люди здесь щедры и любезны и хорошо принимают чужеземцев[384].

Очевидно, что сексуальное смешение не испортило их нрав и поведение.

Йуханна ал-Асад видел во внешнем облике людей, прежде всего, не результаты долгосрочного воздействия климата, а отражение действующих социальных практик и обычаев. Используя различные варианты итальянского mesco­lanza или mescolata, он, похоже, старался подобрать эквивалент имеющего позитивный смысл арабского слова мизадж — «смесь, смешение, соединение; расположение, натура, конституция», — а не более энергичного и иногда уничижительного халит, обозначающего такое смешение, которое грозит соскользнуть в распущенность, неразбериху, беспорядочные связи и даже довести до помешательства[385]. (Как мы помним, рьяный ал-Магили использовал однокоренное слово тахлит, осуждая как нечистое сохранение доисламских обрядов наряду с исламскими.) Для Йуханны ал-Асада, даже если смешение порождало «испорченную» речь или мучительную болезнь, оно не отменяло существование хорошей поэзии или способность людей мирно уживаться рядом, в соседних кварталах.

***

Как же тогда Йуханна ал-Асад оценивает различные регионы Африки? Свою книгу он начинает с того, что называет Берберию, свою собственную область, «самой благородной частью Африки… где люди белые и разумные», заставляя нас ожидать в дальнейшем крайне пристрастного повествования. При этом он обещает читателям «рассказывать обо всем как оно есть», что подразумевает описание как достоинств, так и пороков повсюду, в том числе и вблизи от родных мест.

Подобное равновесие было найдено еще в ранней исламской литературе о географии и путешествиях. Ал-Мукаддаси рассказывал, как однажды в Басре собрание ученых мужей обсуждало, какой город в их мире «самый совершенный». «Это мой родной город», — заявил он и принялся описывать красоту, изобилие и совершенство своего Иерусалима. Но, доставив этим рассказом удовольствие собравшимся, которые «согласились, что все это правда», ал-Мукаддаси продолжает перечислять для читателей также «неблагоприятные» стороны Иерусалима — грязные бани, дороговизну продовольствия и пренебрежение к литераторам[386].