Путешествия трикстера. Мусульманин XVI века между мирами

Лишь однажды Йуханна ал-Асад упоминает название определенной христианской молитвы — в рассказе про яд, который продается в королевстве Нубия и до того силен, что может убить человека «за то время, которое потребно, чтобы произнести Pater Noster». (Рамузио заменил это в своей печатной версии текста на «внезапно».) Тайную вечерю Христа он упоминает только в связи с захватом мусульманами золотого стола, украшенного драгоценными камнями, за которым, как считалось, она проходила. Стол хранился как реликвия в соборе в Толедо, пока армии, пришедшие из Северной Африки, не завоевали вестготское королевство в Испании. Он отмечает мало христианских обычаев, да и то лишь те, от которых, по его мнению, пошли некоторые народные обычаи, все еще сохранившиеся в Фесе, например когда дети в масках поют и выпрашивают еду в первый день юлианского года, что связано с рождением Иисуса, или когда жгут костры в день святого Иоанна Крестителя[511].

По какой-то загадочной причине Йуханна ал-Асад, кажется, относит святого Августина к арианам: «Берберийские христиане придерживались не обрядов или порядков римских христиан, а правил и веры ариан. Среди них был святой Августин». Мог ли Йуханна ал-Асад, крестник бывшего генерала ордена августинцев, не знать о духовном странствии Августина — о годах следования манихейскому дуализму, об обращении в римское христианство, о его трактатах и епископских акциях против манихеев, пелагиан и донатистов? Августин выступал против арианской ереси в своих «Исповедях», а за несколько лет до смерти в 430 году защищал догмат Святой Троицы от арианских верований готских наемников и вандалов, завоевывавших тогда римские провинции Африки: «Сын [есть] рожденный от природы Отца». Покровитель Йуханны ал-Асада Альберто Пио знал эту полемику и использовал ее в споре с Эразмом о Святой Троице; князь Карпи никогда не допустил бы, чтобы у его служителя возникло впечатление, будто епископ Гиппона был арианином[512].

Запутался ли Йуханна или схитрил? Возможно, он пытался сохранить этого святого для той Африки, что уцелела после падения римских провинций. Августин как противник догмата Троицы казался ему лучшим предшественником для ислама, чем в качестве сторонника этого догмата. К тому же существовало предание, которое ал-Ваззан наверняка знал с юных лет, гласившее, что Августин родился в Марокко. Некоторые говорили, что его родиной был Тагавост в Сусе (название, напоминающее расположенный далеко оттуда Тагаст, фактический родной город Августина). Другие утверждали, что он родился севернее, в районе Дуккала. Португальцы, захватившие Аземмур, просили короля Мануэля I в 920/1514 году учредить августинский монастырь в здании местной мечети, потому что жители Аземмура хранили «таинственное предание» об Августине, считая его «уроженцем этой земли». Третьи говорили, что это Марракеш. В самом деле, одно удивительное предание отождествляло Августина с Абу-л-Аббасом Сабти (ум. 601/1204), великим суфийским святым и аскетом, наставником и попечителем бедняков, который десятилетиями привлекал к себе людей в Марракеше во времена Альмохадов. После его смерти сила его святого покровительства широко распространилась и охватывала даже людей, взятых в плен христианскими пиратами. Даже христиане и иудеи могли обращаться к нему без последующего перехода в ислам. Ал-Ваззан побывал на его могиле в Марракеше[513].

Я предполагаю, что из этого хаоса ассоциаций Йуханна ал-Асад создал своего рода арианского Августина, образующего мост между исламом и христианством. Практически никто из европейских читателей книги об Африке не заметил бы эту связь; будущие же мусульманские читатели переработанной рукописи могли бы ее уловить.

Наиболее выразительными религиозными текстами, вышедшими из-под пера Йуханны ал-Асада, являются вступление и колофон к его транскрипции Посланий святого апостола Павла на арабском языке. Через год после крещения он написал на своем родном языке несколько молитвенных призывов, которые имеют ритм и написаны рифмованной прозой (садж), традиционной для арабского произведения. За двумя исключениями, он не употребил никаких доктринерских выражений и сумел проскользнуть через границу между щекотливыми религиозными вопросами. Вот начало: «Во имя Бога, доброго, милосердного, это письма святого апостола Павла, посланника Сына Божьего, Иисуса Мессии, да пребудут с нами его благословения. Аминь». А заканчивает он рукопись так: