Пути к Богу: Жизнь по Бхагавадгите

Но есть и другие — те, кто уходит в это состояние и пребывает в нём, но их существование в земной форме всё равно продолжается — только теперь в совершенно ином качестве. Теперь это манифестация Брахмана в теле человека. Вроде бы никто не вернулся, и всё же кто-то здесь. Для подобных существ больше не существует правил игры, потому что их сострадание стало всеобъемлющим. Любые наши модели типа «Ты должен делать это, потому что это хорошо» или «Ты не должен делать этого, потому что это плохо» исходят из нашего ограниченного восприятия мира. Сострадание же тех существ коренится в их абсолютном осознании всей целостности бытия.

Трунгпа Ринпоче тоже говорил об этом феномене, называя его «безумной мудростью». Безумная мудрость, говорил он, — это «неистовая мудрость, свободная от «я» и от «здравого смысла» буквального думания. Безумная мудрость дика — по существу, это первая попытка выразить движущие силы окончательного духовного состояния, доступного человеку, — состояния Бодхисаттвы со всей присущей ему обнажённостью ума, необусловленной и избавленной от концепций».

В дзэнском стихотворении Хакуина[70] — это прекрасное произведение мы читали вслух в четыре часа утра каждый день в храме в Киото — говорится: «Если мы обратимся внутрь и испытаем свою Истинную Природу, подлинное Я, которое больше не есть «я», наше собственное Я, которое больше не есть «я», то окажемся там, где нет ни эго, ни мудрых слов. И тогда настежь распахнутся врата единства причины и следствия. Не двое и не трое — один помчится вперёд и вперёд… И мысль теперь больше не мысль, а танец и песня стали голосом Дхармы».

Танец и песня стали голосом дхармы… наши танец и песня стали голосом Кришны… наши танец и песня пришли в гармонию с божественным законом, который объемлет и форму, и отсутствие формы, жизнь и смерть, созидание и разрушение — с божественным законом, который объемлет все концептуальные противоположности и все существующие возможности.

Пребывая в этом состоянии Брахмана, мы приходим к новому, более широкому пониманию карма-йоги. До сих пор карма-йога означала, что мы должны действовать, исходя из нашей кармической обусловленности, которая, как мы надеялись, приведёт нас к Единому. Наши действия и были нашим путём, нашей практикой. Теперь, пребывая в Едином, мы соприкоснулись с Дао, с природой вещей, с законом, так что теперь и ⁵⁵ отныне все наши действия служат чистым выражением дхармы. Вот и всё. Мы превзошли гуны; теперь мы ниргуна — те, кто более не привязаны к опутывающим нас силам природы. Существо, пребывающее в Брахмане, представляет собой сущность, качественно отличающуюся от всех прочих — просто потому, что на самом деле больше никого нет. Никого нет дома! Таково одно из ужасных и невыносимых свойств существ такого рода.

Возьмём, например, моего гуру: с ноября 1967 года, когда мы впервые встретились, и вплоть до сегодняшнего момента, в течение всех этих лет, когда я общался с ним, думал о нём, изучал его, анализировал его — мне так и не удалось никого обнаружить дома! Я, разумеется, проецировал на него какие-то свои представления, потому что передо мной было живое тело из плоти и крови. Оно ходило и разговаривало, улыбалось и смеялось, и делало всё, что ему положено. Но всякий раз, когда я подходил к нему поближе, когда я заглядывал ему в глаза или погружался в его сердце, когда я успокаивал своё сознание и медитировал на то, что скрывается за этой формой, я словно бы соприкасался с бескрайней пустотой, которая в то же самое время была и абсолютной полнотой. Я входил в состояние Брахмана, в котором и есть истинный дом созданий, подобных Махарадж-джи. Брахман объемлет панорамное видение всех планов: физического, астрального, каузального — всех концептуальных уровней бытия, от плотной материи до чистой идеи. И все они замыкаются на нём самом, на том, что непознаваемо, неизмеримо, неопределимо — и всё же… и всё же оно есть. И мы даём этому состоянию имя; мы называем его Брахман.

6 Жертвоприношение и мантра

Жертвоприношение играет в Гите значительную роль; оно в ней постоянно упоминается. Но для нас, детей Запада, это трудная практика. «Жертва» и «жертвоприношение» — чуждые концепции в нашей культуре; мне самому всегда было трудно с ними примириться. Полагаю, это происходит потому, что у всех нас довольно ограниченные представления о том, что такое жертва. Нам кажется, что это что-то крайне неудобоваримое и подразумевает убийство коз. Но если Гита ведёт нас именно к этому, если мы принимаем её взгляд на мир, и при этом она одобряет жертвоприношения, то, может быть, нам всё-таки стоит попытаться рассмотреть наши представления ещё раз. Сделав это, мы обнаружим, что Гита предлагает нам куда более утончённый взгляд на эту концепцию и подразумевает, что жертвоприношение — это такое специальное действие, призванное помочь нам преодолеть пропасть между мирским и духовным.