Пути, перепутья и тупики русской женской литературы

Авторство переводного феминистского текста в российском дискурсе множественно и гетерогенно. Во-первых, в это понятие включаются авторы основного ядра социальной теории; во-вторых, это авторы оригинальных феминистских текстов; в-третьих, это авторы переводов, осуществляющие дискурсивный трансфер; в-четвертых, это читатели. Таким образом, можно говорить о некотором номадическом авторе дискурсивности, не идентифицируемом как лицо. Специфика дискурсивной ситуации в России, которую мы определяем как саморегулирующийся дискурсивный хаос, возлагает особую ответственность на такого переводчика-соавтора, поскольку он зачастую является создателем категориального аппарата и словаря в новом поле дискурса[589].

Далее они поясняют: переводные тексты дадут возможность задуматься о том, что именно в них «отражает транскультурные процессы и потому значимо для русского опыта, а чему русский опыт и русский язык сопротивляется. Через сопротивление чужому, его усвоение и преобразование создается новая феминистская дискурсивность»[590].

Об этом же рассуждают и другие переводчики и составители антологий (К. Хайдер и Н. Носова, Е. Гапова и А. Усманова, Л. Бредихина, Т. Барчунова).

Речь, идет, разумеется, не только о термине «гендер» — проблема в неравнообъемности, разном (количественно и качественно) составе понятий. Как справедливо пишет С. Ушакин,

ситуацию во многом осложняет наличие так называемых «концептуальных омонимов» — терминов, «сходных» по звучанию, но обозначающих разные реалии. Например — деление на «частное» («приватное») и «публичное» является принципиальным как для западных форм феминистского анализа, так и для отечественных исследований. Но насколько соотносимо (пост)советское «частное» с «частным» либерального общества? «Взаимопереводимы» ли эти «частные» практики? Таким образом, вопрос о западных методологиях — это прежде всего вопрос об этнографии методологических практик, т. е. вопрос о тех контекстах, в которые «попадают» и/или в которые «вписываются» новые теории[591].

Упомянутых Ушакиным «концептуальных омонимов» немало, и они касаются принципиальных, базовых понятий — так, Ирина Жеребкина пишет об «омонимичности» понятия «насилие» в российском и «западных» контекстах[592]. Те же перипетии — со значениями слова «секс», с термином «жанр» (если говорить о филологических контекстах) и т. д.

Вопрос в том, надо ли искать русские аналоги понятиям и концептам, родившимся в другом контексте, или, как говорит Михаил Рыклин о русской философско-методологической ситуации (в более общем плане, не только по отношению к ФК) —