Пути, перепутья и тупики русской женской литературы

Почему возникновение женской прозы <…> противоречит концу литературы? Потому что женщина никогда не идет на нежилое место. В женской генетической программе не заложено быть расходным материалом эволюции. В экстремальной ситуации, когда мужчина обязан погибнуть, женщина обязана выжить. Так природа захотела, обеспечив нашу сестру многоуровневой системой защиты — от физиологической до психологической. Отсюда мощный инстинкт самосохранения, принимаемый, например, за специфическую русскую жертвенность[545].

В одной из последних своих статей[546] О. Славникова пишет о том, что даже пресловутый женский любовный роман, который она называет «лавбургером», имеет шанс в будущем получить орден за заслуги перед литературой, так как современные авторы мейнстрима, с точки зрения критики, заражены страхом «порчи литературы посредством любовного сюжета». В результате превращения (в том числе и в женской литературе) любовного романа в антилюбовный теряется что-то жизненно важное. И именно «лавбургер», по Славниковой, может выполнить роль «хранилища-резервуара» литературного генного материала, который когда-то будет востребован.

Попытки увидеть в женской литературе инновативный потенциал в новой для русской литературы ситуации можно найти не только в статьях О. Славниковой.

В. Губайловский в рецензии на последние сборники Веры Павловой пишет о необычности ее поэтического слова:

слово нужно дослушать, впитать его порами кожи, распробовать его вкус. Его нужно трогать пальцами, ощущая каждую ущербинку, каждую шероховатость, тогда оно заново наполнится смыслом, тогда оно станет поэзией[547].

Особую осязаемость, пластичность, телесность поэзии Павловой, которую невозможно объяснить и описать с помощью традиционных оппозиций интеллект/чувство, душа/тело и т. д., критик прямо выводит из женственной природы дара Павловой.

Ее строки — это молитва не словом, а грудным молоком. Вера Павлова творит вселенную, новую, неслыханную, со своей космологией и Книгой Бытия <…>, со своей любовью, смертью, Богом. Эта вселенная — женщина. Она распускается, пускает корни и соки, пахнет, благоухает. Она слеплена из красной глины. Она живая и липкая. <…> В стихах Веры Павловой столько витальной силы, что их можно прописывать как лекарство от бесплодия, в том числе и творческого[548].

Интересно, что в этой рецензии, прямо говорящей об исключительной инновативности женского текста, можно увидеть много внутренних, скорее всего неосознанных перекличек с классическими текстами феминистской критики — работами Э. Сиксу и Люс Иригарей.

Виктор Ерофеев в своем предисловии к составленному им сборнику «Время рожать» пишет о радикальном сломе культурной ситуации в России. Именно женщины, по Ерофееву, «рожают» новую русскую культурную парадигму, черты которой — здоровье, свобода от идеологии, самоограничение «молодецкой удали», защита жизни, организация хаоса, «перекодирование страсти на жизнетворчество», расширение зоны созерцания за счет отказа от героизма и моральных экспериментов по выведению лучшей породы человека, восстановления доверия к жизни, к «искреннему слову», «замирение», «бытийственный конформизм», «забота», внимание к «тварным», «теплым» мелочам и деталям жизни, «неоконсерватизм»[549].

Приход «бабьего века» на смену «мужественной» (молодецки экстремальной) культурной модели, с точки зрения Ерофеева, — знак радикальных и позитивных изменений в русской литературной ситуации и русской культурной ментальности.

Таким образом, можно сделать вывод, что, с одной стороны, современная литературная критика, анализируя женские тексты и феномен женской литературы, продолжает следовать патриархатным заветам и «своевластно» репрессировать женский текст с помощью различных описанных выше приемов.