Пути России. Народничество и популизм. Том XXVI

Стоит ли говорить, что здесь сразу возникает аналогия с ситуацией в российском публичном поле, где на протяжение многих лет наблюдается удивительный на первый взгляд феномен: в случае различных (внешне)политических кризисов значительная часть лидеров общественного мнения поддерживают не свою страну, а любую другую сторону, противостоящую ad hoc РФ: Америку, Евросоюз, Грузию, Израиль и т. д. В принципе это может быть любая страна, чьи интересы столкнулись с российскими, – при этом абсолютно не важно в какой сфере: военный конфликт, торговая война, политика памяти или языковая политика. Все уже настолько к этому привыкли, что кажется странным удивляться данному феномену. В этом ряду особое место занимает кейс российского «политического украинства» – как в силу массовости, так и интенсивности самоотождествления части отечественной общественности с альтернативным политическим проектом.

Второй пример, который приводит Локк, – это радикальные секты нонконформистов («фанатики»), в частности квакеры, открыто отрицавшие основы вероучения и обрядности официальной церкви. Тут им используется все тот же аргумент: как только ставшая заметной групповая динамика – причем не важно, по какому основанию обособляются люди, – начинает угрожать социальному порядку, правитель обязан вмешаться и «использовать все средства… чтобы сократить, раздробить и подавить партию и предотвратить неурядицу»[131]. Как поясняет Локк, «их обуздывают не за то, что они держатся того или иного мнения или верования, но потому, что было бы опасно иметь такое число инакомыслящих, какому бы мнению они ни следовали»[132]. Здесь он выводит аргументацию за пределы непосредственно религиозной или мировоззренческой сферы, практически дословно предвосхищая идею Карла Шмитта об отсутствии у политического собственной предметности: «…когда мода на одежду, отличную от той, какую носят правитель и его приверженцы, распространилась бы среди весьма значительной части народа и стала бы ее отличительной чертой, вследствие чего люди, ее составляющие, вступили бы друг с другом в тесные и дружеские отношения. Разве не дало бы это правителю повод для подозрений и не заставило бы его карами запретить моду не потому, что она противозаконна, а по причине опасности, какую она может представлять? Так, мирской плащ может произвести такое же действие, что и церковная сутана или любая другая религиозная одежда»[133]. Если перевести этот подход классика на сегодняшние условия, помимо вестиментарно-эстетических предпочтений, мы можем включить в потенциальную зону риска жизненно-стилевые, сексуально-гендерные или даже кулинарные интересы, способные стать основанием для группирования, угрожающего политическому единству сообщества.

Отсюда можно сделать ряд предварительных выводов, имеющих релевантность для общей теории социального порядка:

– в условиях принципиально дефицитарной социальной онтологии модерна сохранение культурной гомогенности политического народа становится экзистенциальным вопросом для любого сообщества;

– в рамках естественно-правового понимания неотчуждаемых индивидуальных свобод толерантность становится действенным инструментом включения/исключения диссидентов из числа членов политического сообщества;

– сложившаяся в эпоху модерна специфическая антропология во многом является результатом такого рода политического кондиционирования социального в Новое время;

– толерантность как политическая техника включает в себя различные режимы – от абсолютной терпимости через сознательное игнорирование до полного запрета;

– выбор того или иного режима толерантности в отношении конкретной группы определяется политико-прагматически;

– несмотря на широкое разнообразие допускаемых культурных практик, религиозных убеждений или иных мировоззренческих установок, толерантность всегда имеет свои пределы, структурно обусловленные самим базовым целеполаганием любого политического сообщества;

– любая форма культурной гетерогенности обладает мобилизационно-субверсивным потенциалом и может стать основой для противостояния, интенсивность которого может доходить до политического уровня (друг-враг), что чревато угрозой обрушения рамочного социального порядка.

* * *