Пылающее сердце

Очевидно, что все это писалось в пору острой духовной депрессии. Полезно вспомнить и о том, что Уэсли только что выдержал трудное морское плавание, в первый раз пересекая Атлантику. Позже он сам понял, что выставил напоказ самые сокровенные уголки своей души, в которые заглядывал только в часы напряженного самоанализа. Но и с учетом всего этого, невозможно избавиться от впечатления, что Уэсли достиг последней черты в своих духовных поисках; Джорджия казалась ему последним спасительным островком. В случае неудачи иного пути не оставалось — все здание его воображаемой праведности должно было рухнуть. Как нам известно, это и произошло, но не было концом всему, хотя того боялся Уэсли. Только перестав уповать на что-то помимо чистой и незаслуженной благодати Божьей, Уэсли оказался, спасения ради, готовым довериться Христу, и одному Христу.

В том же письме, в записи от 14 февраля, Уэсли размышляет над тем, что ему открылось. Он признается, что в своем духовном падении достиг нижнего предела, но не собирается брать свои слова назад; «Я с ужасом оборачиваюсь на мятежный дух, надиктовавший мне вышеприведенные слова, — но я оставлю их, как неприкрашенную картину души...»20 Продолжает он в более оптимистическом духе, что важно в плане его будущей миссии: «Я все еще буду звать себя ‘узником надежды’. Бог может принести конечное спасение, разъять мои оковы и принести освобождение пленнику. Я постоянно задаю себе вопрос: ‘Почему я остался жив?’ — хотя только Бог способен ответить на него. И я убежден, скоро это случится, ибо вот-вот меня постигнет крах. Сейчас же меня ждет работа — я должен позаботиться о пятидесяти несчастных поселенцах (к своей беде, они так нуждаются в заботе!). Несколько из них уже близки к Царству Божьему. Среди них я либо уверую, либо пропаду. Я не прошу ваших молитв; вы оба неизменно поминаете меня в молитвах. Упрямая гордыня, непреодолимая чувственность стоят между Богом и мною. Весь строй моей души должен измениться. Мое служение требует страстной любви к людям, желания быть вместе с ними день и ночь, готовности отдать жизнь за ближнего. Может быть, Дух, заступающийся за нас, научит вас, как заступиться и за меня».

Мы не случайно остановились на недавно обнаруженном письме — оно очень точно свидетельствует о состоянии ума и духа Уэсли в ту пору, когда он, так сказать, предпринял последний отчаянный прорыв, прежде чем капитулировать перед могуществом и любовью Бога. Кстати, это письмо сводит на нет любую доктринерскую концепцию, утверждающую, что он обратился до 1738 года. Перед тем, как Уэсли добрался до Джорджии, его представили группе христиан, которые, как орудия Божьи, сыграли важную роль в его исцелении. На борту «Симмондса» находилось несколько моравских братьев во главе с епископом Дэвидом Ницшманом. Благодаря им Уэсли приобщился к евангелическому опыту, который был ему совсем незнаком. Подобный опыт внес в его жизнь не только радость, но и мир перед лицом смерти, о котором Уэсли даже не осмеливался помыслить. В разгар сильнейшего шторма миссионеры выказали необыкновенное самообладание. Когда они пели псалом, огромная волна накрыла судно, разломала на куски грот-мачту и «пронеслась между палубами, словно пучина уже поглотила нас». Среди других пассажиров началась паника, но немцы спокойно продолжали петь. Потом Уэсли спросил у одного из них: «Разве вы не боялись?» «Слава Богу, нет», — ответил тот. «А что, ваши женщины и дети тоже не испугались?» «Нет, наши женщины и дети не боятся умереть». По замечанию проф. Филиппа Уотсона, «этот ответ потряс Уэсли еще больше, чем сама буря». Когда погода успокоилась, он сделал запись, которую, несомненно, долго вынашивал в душе: «Разницу между спокойным и бурным океаном я могу сравнить разве что с отличием ума, умиротворенного любовью Божьей, от ума, раздираемого бурями земных страстей». Очевидно, он имел в виду самого себя.