Не следует думать, что в то время только методисты подвергались насилию5. «Чернь — это непременный и жестокий атрибут георгианской эпохи, — поясняет С. Эйлинг. — В век подчеркнутых свобод, подкреплявшихся почти полным отсутствием полиции, политическая жизнь не обходилась без мятежей и бунтов. Это про- якобитские (1715), антиеврейские (1753), антикатолические (1780) бунты, нападения на методистов, восстания против Уолпола и его «Акцизного закона» (1733), бунты в Эдинбурге, где собирались повесить воров (1736), бунты в Лондоне против правил, регулирующих потребление джина (1736), бунты против дорожных налогов и импортных пошлин, против налогов на шотландское пиво, против машин, промышленные забастовки, протесты против замораживания заработка, против парламентских выборов и беспорядки по самому разному поводу».
Гораций Уолпол с иронией писал о «нашем верховном правителе — черни», а Генри Филдинг определял ее, как «четвертое сословие», идущее после короля, лордов и членов палаты общин7. В «Хамфри Клинкере» Смоллета (1771) вспыльчивый сквайр Мэтью Брамбл описывает чернь как «чудовище, которое всегда мне было противно — и голова его, и хвост его, и брюхо, и конечности. Я ненавижу его как олицетворение невежества, самонадеянности, злобы и жестокости». Понятно, что «многоглавого зверя» страшно боялись. Чернь, эти отбросы общества, постоянно угрожала большинству более или менее крупных городов, и Уэсли испытал это на собственном опыте.
С наиболее серьезным противостоянием Уэсли столкнулся в Уэнсбери, центре графства Стаффордшир. Он прибыл туда 20 октября 1743 г. (ранее, в том же году, в городе уже нападали на методистов, но самого Уэсли в городе не было). В полдень он проповедовал в Хай-Буллен на текст «Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же» (Евр. 13:8) и сказал: «Верю, что всякий присутствующий ощутил силу Божью, а не твари, явленной, чтобы досаждать нам; ибо Господь защищает нас и мы пребываем в мире». Однако это было затишьем перед бурей. Позже в тот же день Уэсли зашел к Фрэнсису Уорду, с которым состоял в переписке. Дом окружила враждебная толпа. Находящиеся в доме христиане опустились на колени и стали молиться. Вскоре чернь рассеялась, но вернулась в еще большем количестве. Собравшиеся потребовали, чтобы Уэсли вышел к ним. Но вместо этого он пригласил главаря зайти в дом и быстро добился его расположения. Несколько человек из Уэнсбери вызвались сопровождать Уэсли, когда тот отправился к мировому судье, чтобы потребовать защиты. К несчастью, судья почивал; он отказался вставать и вмешиваться в ход событий. Решили обратиться к другому судье, Персхаусу из Уолсолла, но и тот отказался помочь.
В этот момент толпа из Уолсолла напала на того, кого считала непрошенным гостем. Люди из Уэнсбери безуспешно пытались укрыть его, и Уэсли спасся только чудом. Когда он пробирался по городу, из толпы неслись крики: «Утопить его!», «Повесить!» и даже «Распять!» Некоторые вопили: «Раздеть его, сорвать одежду!», на что он спокойно ответил: «Не нужно; я сам отдам вам одежду, если желаете». «В моменты опасности, — писал впоследствии Чарльз Уэсли, — он говорил столь же выдержанно и вежливо, как и в своих обществах. Дух славы почивал на нем. Многие из тех, к кому он обращался или на кого возлагал руки, стали его друзьями. Его не удивляло (как он сам мне говорил), что мученики не испытывают мук в пламени огня, ибо ни один из ударов не причинил ему боли, хотя один из них был так силен, что ‘кровь хлынула у него изо рта и носа’».
В конце концов его спас человек, возглавлявший толпу. «Сэр, я отдам за вас жизнь, — сказал он. — Следуйте за мной, и ни один человек не посмеет тронуть волоса на вашей голове». Он посадил Уэсли себе на плечи и перенес его через реку в безопасное место. Проповедник благополучно добрался до Уэнсбери, если не считать вырванного клока из плаща и оцарапанной руки. Вспоминая о своих приключениях, Уэсли замечает: «Никогда раньше я не видел, чтобы события выстраивались в такой провиденциальной последовательности. Сколько же есть убедительных доказательств, что рука Божья на всяком человеке и предмете, Господней властью творя все, что видится Ему добрым». Несомненно, это была памятная Для него ночь, подтвердившая для Уэсли предначертанность судьбы. Он знал, что только Бог мог спасти его и что в этом был замысел Божий. Самый поразительный эпизод, вероятно, тот, когда угрожающего вида субъект навис над Уэсли, уже занеся для удара руку. Но внезапно он опустил ее и только погладил проповедника по голове со словами: «Какие мягкие волосы!»