Пыльные перья

Ной молчал как-то невыносимо, пугающе долго. И Саша выдохнула медленно: молчание – это еще не отказ. А значит, она еще повоюет. Ее битвы всегда были бескровными, ее битвы – всегда слова. Но и слова могут убить, резать, как самое острое лезвие. И что теперь? Она справится и с этим.

– Григорий Истомин? Змеев сын. Талантливый юноша, Валентина назвала бы его наследником, если бы не знала точно, что он сам свое наследие не переживет. Это ради него ты сервируешь собственное еще бьющееся сердце на серебряном блюде?

Он сделал ей знак присесть, и Саша послушно опустилась на черный кожаный диван, она едва ли была послушной и точно никогда не была кроткой. Зато всегда была крайне целеустремленной.

– Ради него, – отозвалась она негромко, когда он сел в кресло напротив. – Но это не о моем сердце. Мое сердце не имеет значения сейчас вовсе. Тем более… – Она училась быстро: усмешка едва коснулась ее губ – жест, украденный у него парой минут раньше. – Разве не так их предпочитают бесы? Сервированными, еще бьющимися, непрожаренными? Один облаченный мудростью… не совсем человек сказал мне, что лучше его употреблять с коктейлем из эмоций.

Саша не обманывала себя: ей не обыграть его, ей не застать его врасплох, едва ли ей удастся даже удивить его – сколько он их видел таких, отчаянных, просящих о лучшей участи для себя или для кого-то близкого. Ной приподнял брови, все еще безукоризненно вежливый, джентльмен каждым сантиметром. Он отозвался негромко, Тишина стояла у него за плечом, как старая компаньонка, и даже она держалась на почтительном расстоянии:

– Ты и его предлагаешь?

Саша развела руками, у нее не было опыта, и еще у нее не было главного – времени, нервозность гналась за ней и кусала за коленки, подпрыгивая, как мелкая и очень надоедливая собачонка.

– Я прошу вас об услуге. И просьба, может быть, моя, но цену за ее выполнение назовете все равно вы. Так? Цена ваша. Я согласна на любую, на что угодно. Только помогите ему, пожалуйста, помогите. Если вы не сможете, то кто же? О вас ходят легенды не только в Сказочном мире, но и далеко за его пределами. Я все о вас читала! Неужели вы не сможете сотворить чудо для одного мальчика? Он же наполовину ваш! Он тоже оттуда. И если вы хотите за это мое еще бьющееся сердце… Так пожалуйста. Берите!

Ной остановил ее жестом, она рассматривала длинные пальцы. Тяжелый перстень на одном из них. Саша послушно замолчала.

– Александра, даже если бы я мог ему помочь, у тебя нет ничего, что мне было бы нужно.

Саша почувствовала, как голос умирает где-то внутри, в том месте, где соединяются ребра, и там рождается такая чернота. Она была немой, она была скована своей новой болью по рукам и ногам, и она ползла дальше и дальше. Саша знала, что потеряет Грина. Но сейчас будто теряла его снова. Сколько раз можно потерять одного человека? И сколько будет еще боли? Саша едва ли думала о своей. Нет, со своей болью она справится сама. Ее боль – маленькая девочка, золотые волосы, обгоревшая по краям ночная сорочка – до сих пор бестолково, спотыкаясь, бродила по пустырю-пепелищу и звала маму и папу. Саша прятала свою боль надежно. И только она знала к ней дорогу. Нет, ее боль была здесь совершенно ни при чем. Она вспоминала будто обожженное лицо Грина, кровавые пузыри в уголках его рта, вспоминала перекошенное лицо Мятежного и печальное – Валли. Саша знала, что каждый из них пытался что-то сделать. Искал решение. Что библиотека Центра изучена была от и до еще до ее появления в Центре. И равнодушные книжки говорили им одно и то же. Раз за разом. Бесконечно.

«Мы не можем изменить свою природу. Мы не можем отменить право своего рождения. Мы не можем изменить кровь».

Голос – очень далекий и сильный, все еще спокойный, холодное прикосновение ледяной воды, когда ныряешь в прорубь, не обращая внимания на лед по краям, что-то всеобъемлющее, большое такое, кристально чистое – вытянул ее на поверхность:

– Александра, дослушай. Есть вещи, которые я могу попробовать. Но это между мной и Григорием. Потому что то, через что ему, вполне вероятно, придется пройти, – достаточная плата и без твоего живого сердца в этом раскладе.

Саша моргнула, в очередной раз собрала себя, подобрала с пола, растоптала осколки, которые на место вставать отказались. Не девочка, вовсе не девочка, она перестала быть девочкой давно и стала кем угодно: белым ландышем в огне, солдатом, зрячей, разъяренной медведицей, обожженным остовом, – но только не девочкой. Саша отозвалась негромко, едва узнала свой собственный голос:

– То есть вы не говорите, что надежды нет?

Его лицо, острое, скрывающееся в тени, и его глаза, голубой и черный, нашли ее. Саша почему-то знала, что она не была достаточно осторожна, они найдут ее везде – и пусть, пусть ищут! Ей не было страшно, ей сейчас ничего не было страшно. Ной не пытался испугать ее вовсе.