Пыльные перья

Саша подпрыгивает, высовывается в спешно открытое окно – поймать луч и еще один, – и Мятежный хватает ее за задний карман.

– Вывалишься, идиотка!

– ДА-А-А! СМОТРИТЕ!

И они видят: красный и оранжевый, замечательный багряный. Солнце встает из-за горизонта. И радуются как дети, кричат до сорванных голосов и до слез. Мятежный сигналит, заливается лающим смехом. Они воют, они кричат, они остаются самыми живыми людьми на этой дурацкой, всеми покинутой дороге.

– Привет! Слышишь, привет!

Саша протягивает руки к солнцу, ветер сушит ей на лице слезы, и, когда Мятежному наконец удается утянуть ее обратно на сиденье, она всего на секунду тычется заплаканным лицом ему в плечо.

– Вы видели? Видели же, да? Вы правда видели?

И конечно, они видели. И как же хорошо.

Красное солнышко восходит над небом гордо, заявляет свои права. Саша слышит стук копыт. Саша слышит и чувствует – и чувством этим полнится.

С возвращением. Нет. Не так. С днем нового рождения.

Глава 23 Дом

Ванна в комнате Саше казалась ужасно холодной, и, сколько она ни выкручивала воду, кажется, даже ошпарилась, теплее так и не стало. Кожа натертая, раскрасневшаяся, местами даже ободранная. Саша терла ее губкой, тщетно надеясь, что почувствует себя снова чистой и свежей. Что воспоминания о гнили и мертвых прикосновениях, о затхлой отвратительной воде останутся позади. Их унесет в сток вместе с этой ночью. Но вода из ванны ушла. А ощущение осталось. На Саше больше не было крови, ногти снова стали розовыми. В зеркале стояла все та же хорошенькая девочка. Ты не возвращаешься прежним. Это чудо, что ты вообще вернулся. Ты никогда не возвращаешься прежним. И Саша пялилась на свое отражение в зеркале тупо, будто не узнавая. Та же клетка ребер, те же выпирающие тазовые косточки, та же сережка в пупке. А синяки новые. Цветут по всему телу. И боль новая. Она вся новая. И в голове стучало по-новому. Саша старалась не слушать. Но стук нарастал.

Саша старалась думать о Валли, как наставница выглядела виноватой. Забирала ухват у Саши из рук и не говорила: «Мне жаль». И хорошо, что не говорила. Саша не хотела ее сожалений. Хотела в душ. И спать. И уж точно не хотела, чтобы кто-то видел ее трясущиеся руки, черные от крови ногти. Не смотри. Не смотри на меня с таким сочувствием. Хотелось думать о Валли, а мысли уплывали к Яге или к Агате. Ко всем, кто там остался. К последнему выдоху коня. К безликой мертвой массе. Невыносимо.

От зеркала она отвернулась как-то криво, поспешно, из разогретой, заполненной паром ванной вылетела пулей. Не то чтобы температура в комнате могла действительно ее согреть. Я не одна. Осознание, больше похожее на благословение, коснулось, взъерошило волосы. Саша выдохнула еле слышно. И каким удивительным ей это казалось – обнаружить их в комнате: Мятежного, совершенно не беспокоящегося об одежде (он за свои боевые заслуги был удостоен чести идти в душ первым и сейчас расслабленно лежал в позе морской звезды, заняв бо́льшую половину кровати); Грина, сидящего на полу и терпеливого ждущего своей очереди в ванную. Саша смотрела на них, равноценно уставших и помятых, и думала, заторможенно, как-то потерянно: дом.

Она молча протянула Грину руку, помогая подняться. Саша отчаянно искала малейшие признаки надвигающегося приступа, но в его движениях жила только та же усталость, что в ней самой. Он подмигнул ей, растрепанный и чем-то ужасно довольный, и скрылся в ванной. В Сашину комнату они набились не сговариваясь. Сдали машину домовым – залезть в каждую трещинку и убедиться, что ничего мертвого не осталось. Отчитались перед Валли. Представили ей Таню. Саша на самом деле помнила мало, будто кто-то включил долгожданный автопилот и она бессмысленным аниматроником выполняла нужные действия. День как в тумане и ночь как в тумане, а белая Агата то и дело из этого тумана шагает прямо навстречу.

В комнату она мысленно вернулась после того, как Мятежный одним движением стянул с нее полотенце.

– Мышь, иди сюда. Чего застыла?

И Саша фыркнула, встряхиваясь. Сама себя не убедила совсем, может быть, удастся убедить его?

– Сам ты мышь.

Под руку к нему она нырнула с какой-то невероятной благодарностью, там тоже было тепло и пахло только живым, привычным. Саша выдохнула медленно-медленно, голова отказывалась выдавать хоть одну связную мысль, глаза слипались. Она рассеянно отслеживала руку Мятежного, как она чертила круги у нее по боку.

– Трясешься потому что, вот и мышь. Я твою трясучку чуял с другого конца комнаты. Даже через стену.

У Саши ныли руки и пальцы, а ладони были напрочь изуродованы мозолями от слишком активного использования фермерского инструментария. Она молча прижала их к груди Мятежного. Может, если вот так к живому и теплому приклеиться, то полегчает? И про мертвое забудется?

– Как тебе удается оставаться таким спокойным, господи, ты меня бесишь. Вот сейчас реально бесишь.