Пыльные перья

Он издал негромкий смешок, перевернул ее, как куклу, укрыл собственным телом. Это тепло и знакомо. Это привычно. И это безопасно. Огромный пузырь безопасности, но безопасно – это возможно? Это удивительно, как легко ты забываешь о том, что существует мир, где никто не вылезет из-под пола и не сожрет тебя.

– Я просто делаю это давно. Не значит, впрочем, что мне не страшно. Смотри. – Он поймал Сашину ладонь, прижал к шее, провел по руке. Напряжение. Напряжение жило под кожей, никак не хотело отпускать. – Сегодня я вообще испугался до одури. Я тебя столько раз называл ленивой и безответственной, но серьезно? Сегодня, когда ты реально оказалась посреди этой мешанины, да еще исчезла… Я, знаешь, до сих пор в этом ужасно плох, просто отвратителен, если честно. Но если бы с тобой сегодня что-то случилось…

Саша слышала только его голос и неровный стук собственных зубов, будто музыкальное сопровождение. Хотелось рассмеяться над собственной неозвученной шуткой, но смех – неровный и бесконтрольный – тоже остался в машине, его хрустящие остатки сейчас наверняка счищаются домовыми с сидений.

Голос Грина нашел их тут же:

– Я опоздал на все сердечные разговоры. Потому суммирую за Марка. Саша, мы бы оба себе не простили, серьезно.

Саша мотнула головой, тело все еще рвалось куда-то бежать, а внутри, в голове, в самом сердце, все будто набито опилками. И может быть, она не сильно умнее медведя из мультика, но руку из-под Мятежного вытащила все равно, протянула к вовремя вернувшемся Грину – настойчиво. Требовательно.

– Молчи. И иди сюда.

Он послушался, и Саша впервые подумала, сворачиваясь между ними, стремясь схватить как можно больше, нелепо пытаясь собрать их руки, прижать к груди, как много на самом деле ей здесь позволяли. Как сильно на самом деле заботились. Любили? И любили, наверное, тоже.

– Озерская, мы серьезно не первый год этим занимаемся. И кучка мертвецов – это не то, что может нас прикончить. – Голос Мятежного звучал примиряюще, и Саша злилась на него за это. Не по-настоящему, на настоящую злость у нее сил не было. И может быть, она разучилась злиться на него по-настоящему.

– Ага. Конечно. Крутые профи. Что им кучка мертвецов. Меня чуть не угробили двое плюс один морок. Что им кучка.

Грин негромко, щекотно смеялся ей в ухо, чуть потянул ее на себя. Там, где тепло и надежно, где кожа – его, мягкая и знакомая. Где она надежно спрятана в руках. И можно здесь остаться, навсегда остаться, никогда не выпускать. Грин все смеялся, Саше смешно не было вовсе, но ей нравился звук.

– Это именно потому, что мы давно этим занимаемся. И Марк прав, мы испугались сегодня до жути. Ты просто исчезла посреди этой мешанины. И никто не знал, жива ты или нет.

Саша бросила на него сердитый взгляд через плечо.

– Да что со мной будет, я таскала Таню из комнаты в комнату в поисках надежного убежища и сносила мертвяков силой чистого бешенства, вил и ухвата. Она, наверное, думает, я одуреть какая героиня. А я вообще не представляла, что творю. Сплошные вспышки. Слева. Справа.

Она недовольно мотнула головой, уткнувшись носом обратно в Мятежного. Она заметила только, что дрожь унималась, потихоньку, плавно. Осталась жить только в пальцах, в намертво сжатой челюсти. И пусть ее мальчики казались невозмутимыми, но все трое жались друг к другу, как побитые котята, потерянные и будто только что нашедшиеся. Сбившиеся в кучу в поисках тепла.

Грин продолжал упрямо, настойчиво:

– Ты здорово справилась. Я имею в виду, ты защитила нашего главного свидетеля. Это нереально просто, что мы нашли ее наконец. А ты защитила себя и ее. И с мороком, слушай. Я бы в жизни не заметил, что Таня может что-то сделать. Ты молодец, серьезно. И это было впечатляюще. Веришь?

Когда он так говорил, Саша верила. Возможно, была готова поверить во все, что скажут эти люди, потому что они никогда ее не подводили. Потому что очень хотела им верить. Саша все забывала, какое чудо восхитительного упрямства мог представлять собой, если хотел, Грин Истомин. Она чувствовала его плечом, как всегда, аномально горячего, и он добавил негромко, будто ступая на очень топкую почву:

– Но… Слушай. Ты не думала хотя бы попробовать тренироваться? Ты ничего не должна. И я помню, какому давлению ты подвергалась. Но хотя бы подумай?

Все разговоры о тренировках Саша слушала молча, чувствуя, как напряжение вновь растягивается по всему телу, превращая его в струну. Все, что она была «должна» и никогда не хотела делать. И все, что она должна была собой представлять, по мнению Валли. Кем она должна была стать.

Саша задумчиво куснула губу, собственный голос звучал по-прежнему издалека, будто не принадлежал ей:

– Я не… Я не знаю. Но, честно, сегодня мне бы хотелось. Ну. Лучше понимать, что делать? И как это нужно делать. А сегодня это были сплошные метания паникующего мозга. И…

Саша качнула головой, не зная, как продолжить. Мятежный хмыкнул, прижался губами ей между бровей, потому он звучал негромко и как-то невнятно: