Октябрь едва успел заявить о своих правах, с Волги едва успело потянуть влажным, пронизывающим холодом, по утрам только-только начала появляться серая дымка – а малые бесы уже радовались. Мокро, темно, влажно и загадочно – это всегда их сезон. Легче путать, легче морочить, легче заговаривать и дурить головы. Бесов в городе осталось немного, сотрудники всех знали в лицо, по области их было больше, но суть от этого не менялась. Город стал шире, начал дышать глубже, а о недавнем чуде говорить почти перестали, отвлекшись на более свежие события и новые сплетни. Северному сиянию над Волгой нашли скучное научное обоснование, которому Саша, конечно, не поверила. Гордо провозгласили аномалией. У нее была масса причин сомневаться – вся ее жизнь, в частности. Иглу в рамки научного подхода вписать не получалось, например. С ее чудесами, с ее талантом к смене личин. Никого из них не получалось.
Октябрь дышал в лица прохладой, швырял мокрые листья, в воздухе повисло предвкушение Самайна, сладкое от размокшей листвы, от собранного урожая, от дыма от костров. Самайн, может быть, и был чужим праздником, но Сказке было все равно, ведь граница становилась тоненькой такой, что миры почти соприкасались. Можно было встать ночью перед зеркалом или заглянуть в озеро – и увидеть коридор прямо в Сказку.
Дети Центра раньше отмечали любой праздник, Валли учила их разным вещам и говорила о зрячих в других странах. До Саши, как всегда с запозданием, дошло, что все костры, которые они жгли на Самайн, были для того, чтобы сделать их ближе. Костры не вернули бы ей души родителей, хотя Саша любила представлять их теплые прикосновения, будто крылышком задели. Но Валли старалась всем им дать новые воспоминания. Костры были долгими и были забавными, и после ими пахли одежда и волосы. Саше бы бояться большого свободного огня, но она даже взгляд отводить не научилась, всегда тянула к костру руки и никогда не обжигалась.
Центр тоже дышал октябрем, домовые чаще разжигали камины, и уходить от них не хотелось. Все бы ничего, но начало октября и каминов ознаменовало и начало ревизии. Виктор возникал здесь с самого утра мрачной тенью, подолгу закрывался с Валли в кабинете. Заглянул, казалось бы, в каждую щелочку. Опрашивал домовых, несколько раз сопровождал мальчиков в город и опрашивал бесов там. Никто не удивился бы, даже обнаружив Виктора в ванной или под кроватью. Было неприятно. Словно уже и не отмоешься. И было бы от чего! Ведь честно работают. Центр и все его обитатели ждали одного: вердикта. И чтобы все это наконец закончилось.
Саша Озерская в одном халате, с наполовину уложенными волосами в один прыжок пролетела через зеркальную стену в другую часть галереи. Если преодолевать это место рывком, то будто ничего и не происходило. Маленькие иголочки едва касались щиколоток и тут же исчезали. Саша бежала, и почему-то ей хотелось смеяться, сегодня Центр ей почти нравился. Нравилось тепло натопленных комнат, нравилось, как внезапно стало шумно и празднично. Виктор сегодня не пришел, а Центр будто погрузился в атмосферу бала, хотя сам Центр имел к балу весьма отдаленное отношение. Им там нужно быть внимательными, для них это будет та же работа, пусть. Это было чуточку праздником. Саша любила эти вещи, они пахли домом, когда они с мамой подолгу выбирали, что надеть, и мама красиво заплетала ей волосы, и все казалось таким искрящим и торжественным. Но прежде чем провалиться в краденый праздник, Саша помнила, что у нее есть одно дело. О котором забывать было просто опасно.
Она колотила в дверь Грина, и это больше походило на барабанную дробь, Саша ждать не умела и не хотела. Он появился в дверях, как всегда, расслабленный: волосы мокрые после душа, серые пижамные штаны – и ничего больше. Саша могла бы быть цивилизованной, но чувствовала конфетно-шампанский вкус праздника на языке и отказывалась запихивать себя в рамки придуманной кем-то другим цивилизованности.
– Привет. – От бега у Саши немножко сбилось дыхание, и они рассматривали друг друга с равноценным интересом. – Если ты думал, что я тебя туда пущу без всякой подстраховки, это было опрометчиво.
С этими словами она втолкнула Грина в комнату, прикрывая за ними дверь. Это сложно – думать, когда ты сразу попадаешь в руки, которые тебя очень ждали. Конечно, они так и не поговорили. И, конечно, вопрос висел в воздухе, но он смотрел на нее, растрепанную и румяную, сияющую, и не мог скрыть улыбки или не мог даже вспомнить причину их разногласий, все это было малозначительным. Грин расцеловывал ей порозовевшие щеки и смеющийся рот. Праздник, даже краденый, тем и хорош, что он был заразителен.
Грин смеялся тоже:
– Разве положено видеть девушку перед маскарадом?