Пыльными дорогами. Путница (СИ)

Взглянув на Осьмушу, я вскрикнула невольно и, на всякий случай, ножичек свой достала из кармана да сжала крепко. Отвар, что дал ему ведун, сделал свое дело да не до конца — все дурная Румяна виновата. Обращаться наш перевертыш стал. Не до конца, лишь наполовину. Клыки да когти появились, зрачки расширились, а лицо будто и не человечье уже.

— Да что ж ты творишь, колдун треклятый? — грозно прокричала Румяна и, вырвавшись из рук Стояна, подскочила к нам. И как только сумела, коровища такая?

Схватил она нож, да и выдернула из земли.

— Отдай мне! — кинулась было я, чтоб выхватить его у дурной бабы. Неловко толкнула ее, а та наземь и повалилась.

По коже моей будто холод прошелся.

Обернулась медленно, а Осьмуша меня так и сверлит взглядом.

— Беги, Вёльма, — только и шепнул Ладимир.

Не чуя ног под собой, рванулась я куда-то вперед, в чащу незнакомого мне редкого леска. Темнотища кругом, ветки так по лицу и хлещут, а следом неперекинувшийся перевертыш бежит.

Ох, Вёльма! Нашла же себе забаву вдали от дома.

Ладимир…где ж ты есть? Где ж сила твоя?

Ох, кабы не сгинуть от когтей зверя. Так и слышу, как нагоняет он меня, по самому следу бежит, чуть ли не дыхание его ощущаю.

Была бы я чародейкой, мигом бы его остановила. Сказано, учение — свет…

И что ж я за дурища такая? За мной перевертыш гонится, а я все о пустяках думаю!

Рык его где-то рядом раздался. Я свернула в сторону, надеясь уйти. Ворох листьев зашуршал под моими ногами. Осьмуша то услышал и в погоню пуще прежнего.

Ох, сохрани меня, Вела-Вещунья! Рано мне еще в чертог ушедшей идти.

Бегу дальше и слышу, будто отстал он. В груди так и жжет, воздуха не хватает — отдышаться бы.

Остановилась я, прижалась к дереву. Может, стороной уйдет, не заметит?

Притаилась. Где-то будто голос Ладимира послышался. Знать, не бросил. Следом идет.

Шаги послышались. Не волчьи, человечьи…

Я только краем глаза из-за дерева посмотрела — Ладимир. Стоит неподалеку.

— Вёльма!

Не успела я отойти, как когти мне в плечо впились. Обернулась — в глаза волчьи заглянула.

Закричала, что было сил, да отбежать хотела. Осьмуша со всех сил на меня бросился, не землю повалил. Клыки его к шее так и потянулись. Только и успела я, что по руке его ножичком своим полоснуть. Не сгинет ведь от такой раны. Рыкнул только.

От страха меня будто сковало — крик где-то в горле застыл, тело не слушалось. Помутился мир от боли и ужаса. Только дыхание звериное над уход раздалось, а после тяжесть на меня навалилась…

— Темное отродье, — ругнулся Стоян, сплюнул брезгливо и камень в сторону отбросил.

Я, мгновенно обретя силы, с криком столкнула с себя Осьмушу. Тот уж и на волка больше не походил — мальчишка прежний.

— Вёльма, жива?

— Д-да…не в-ведаю… — прошептала я.

Руки тряслись так, что опереться на них не могла. Ладимир помог — поднял на ноги.

— Не укусил?

— Н-н-нет. Оц-царапал т-только…

Колдун махнул рукой.

— Не беда. Заклинатели только от укуса обращаются, — посмотрел на Стояна и добавил: — Ловко ты его.

Мужик осклабился.

— Уж не первый день как задумал его огреть.

Ладимир мрачно усмехнулся.

— Вы отойдите с Вёльмой, я заклятье сотворю. После амулет ему надену. Уйми пока женку свою. Шибко она любит в чужие дела соваться.

По правде сказать, я б и сама сейчас вредную бабу чем бы огрела, коли бы руки не дрожали.

— Идем, лисица, — подал руку Стоян. — Не будем колдуну мешать.

Я возблагодарила богов и даже не заметила, что еще один человек меня лисицей назвал. Пусть как хотят кличут, лишь бы живой да невредимой остаться.

* * *

«Разве после такого уснешь? — думала я, сидя на скомканном одеяле, закутавшись в куртку так, будто это и не куртка старая-истертая, а огромный отцовский тулуп. — Да тут впору себе зелье из сонных трав варить и переполох выливать».

Помню уж было однажды, что в разогретой железной латке плавили надо мной кусок воска пчелиного да заговоры читали. Жар тот навсегда запомню. По коже так и скользил, дух медовый помню, да шепот знахарки неразборчивый. А после, когда уж оплавился воск полностью, она на него взглянула, а там то, что перепугало меня, точь-в-точь вылилось, будто кто картину нарисовал. Сама не смотрела — боялись родители, что снова перепугаюсь. Мала ведь была еще — и пяти зим не минуло. Сейчас уж не вспомню, чего испугалась так. Верно видать переполох выливали.

Луна на небе уже завершала свою колдовскую пляску, тускнела, прячась за пеленой утреннего марева, да по краю обходила горизонт, уступая. Птаха небесная доклевывала зерна и спешила домой, в гнездо, смежить глаза и уснуть. Уходила ночь, а вместе с ней и сила ушедшей на спад шла.

Осьмуша уже совсем прежним стал. Не стало клыков, когтей, шерсти, что редко пробивалась за оборот неполный. Амулет, сплетенный из каких-то цветных нитей и сухих упругих травяных стеблей, дар его темный плотно закрыл, остатки колдовства в себя впитав.