Раб Петров

Но друг не заставил себя ждать: тенью неслышно вынырнул откуда-то; на густой чёрной шерсти серебристые снежинки, лапы тоже в снегу… Значит там, снаружи, зима? Андрюс вдруг понял, что ужасно соскучился по настоящему снегу. Он сделал усилие, рванулся вперёд изо всех сил, и – едва не закричал от восторга!

Андрюс стоял на опушке незнакомого леса. Ковёр жёлтых и красных листьев покрывал тонкий слой первого робкого снега, а деревья были в инее. Поднималось неяркое, прохладное солнце, которое показалось ему просто ослепительным! А каким великолепным было голубое небо!

Не зима – поздняя осень, понял Андрюс. И тут он снова заметил, что его буквально трясёт от холода: он был одет в тонкую рубашку, даже телогрейки не носил, а от мороза отвык. Солнечный свет резал глаза, приученные к сумеркам, запахи и звуки настоящего леса показались ему слишком тяжёлыми и резкими… Андрюс постоял немного, пытаясь справиться с приступом головокружения, сделал шаг – и упал на колени. Дрожащей рукой он собрал немного снега, сунул в рот, но понял, что сделал это зря – его буквально вывернуло наизнанку…

– Эй, парень, ты чего? Али с лихими людьми повстречался? Тут, бывает, пошаливают… Кафтан, поди, сняли? Нутро отбили? Ну-кось, повернись-ка… Личность вроде в целости…

Сильные руки подняли его – Андрюс едва перебирал ногами, опираясь на плечо своего спасителя. Некий инстинкт подсказал ему спрятать изумруд в кулаке.

– А я тут ехал… Дорога, она – вон она, рядом, да по нужде отойти приспичило. Вижу: Матерь Божия! Лежит на опушке кто-то, никак убитый! А ты живёхонек. Ну-кось, ложись, вот я сеном тебя покрою… До города недалече, ты сам-то, чай, псковский иль нездешний какой?

– Псковский… Да… Спаси Бог, что подобрал меня, – с трудом выговорил Андрюс.

Он лежал, закутанный в сено, и чувствовал себя хуже некуда: знобило, всё тело болело так, точно его и впрямь избивали, дурнота не желала проходить. И всё же Андрюс не помнил себя от восторга, что увидит наконец родных, мастера Овсея Овсеича. И одновременно он умирал со страху, ведь за его долгое отсутствие могло случиться всё, что угодно. Сколько он не был дома? Год, два? Или, может быть, десять лет?

Сердобольный мужичок стегнул кургузую пегую лошадёнку, и та резво зацокала по подмёрзшей дороге.

17. Остров Котлин

По ледяному морю свободно гулял буйный декабрьский ветер. Он налетал порывами, свистел, сбивал с ног. Волны грохотали так, что расслышать что-либо, сказанное обычным голосом, было совершенно невозможно.

Островок Котлин еле виднелся невысоко над морем; его вечно продувало свирепыми балтийскими штормами, обдавало холодными брызгами. Нигде, решительно нигде нельзя было укрыться от ветра и капель воды, которые разбрасывал безжалостный ураган. Волны бились о берег, подмывали корни деревьев, выворачивали их из земли. А если вдруг стихал ветер – появлялись туманы, да такие, что за пять шагов ничего не разглядишь. Одежда мгновенно намокала, и напрасно было бы пытаться её просушить.

Два солдатских полка, руководимых инженером Корчминым, были оставлены здесь, в этом Богом забытом углу, дожидаться морозов. Остров Котлин был стратегически важным местом: только тут, мимо него, большие корабли могли бы пройти в устье Невы, поэтому именно здесь государь принял решение строить крепость.

Александр Данилович Меншиков наладил подготовку материала для построек и благополучно отбыл себе с острова туда, где повеселее, оставив всё на Корчмина да полковников. Как только море покроется льдом, велено им было начинать постройку.

Прапорщик Толбухинского полка Чудинов, сгорбившись, сидел у костра и уныло смотрел в огонь, что под порывами ветра метался в бешеной пляске. Собачья служба! Все люди, загнанные на этот чёртов остров, мёрзли день и ночь: от промозглого ветра не спасала ни одежда, ни огонь. Спрятаться от сырости было негде, а чарки, что выдавали для «сугреву», помогали мало. Теперь вот жди, когда мороз скуёт наконец непокорное море, а до того им приходилось строить укрытия для офицеров, готовить лес, ладить ряжевые плотины…

Но и тяжёлая работа не спасала от холода, а уж спать и вовсе было тяжко. Дождь сменялся то мокрым снегом, то ледяной крупой, а настоящий мороз никак не держался. Даже костёр развести была великая задача – мешала постоянная сырость. Солдатские палатки часто сбивало ветром, приходилось устанавливать их заново.

Прапорщик Чудинов мог орать и лаяться до хрипоты, но тщетно – его уже никто не боялся. Что в этом сыром аду пара затрещин, зуботычин? Некоторые солдатики, как он знал, даже нарочно мечтали, чтобы их как следует покалечило. Лекарь здесь был вовсе пустой – старый пьяница – так никто и не надеялся, что вылечат как следует. Напротив, увечье давало надежду хотя бы некоторое время отдохнуть, не работая под снегом и ветром.