Раб Петров

– Ты про стрельцов? Это были бунтовщики, смутьяны! – взволнованно воскликнул Андрей. – Они народ с толку сбивали. А вот на войне да на строительстве города теперь – там, слышал я, много погибло. Так ведь не государь же тому виной? Он ради народа всё старается, хочет своих людей из темноты дремучей на свет вывести, он сам мне говорил!

– Я ваших человеческих дел не знаю, – пожала плечами Гинтаре. – Может, так и есть, как ты говоришь. Да вот только, чтобы этих мертвецов к жизни вернуть да против государя твоего обратить, надо знать, что делать, либо чернокнижника, мага, колдуна на свою сторону привлечь. Значит, кто-то пуще всего мечтает делам царя помешать, с ума свести, а то и до смерти замучить. Есть такой человек, чтобы так сильно его ненавидел?

Андрей даже усмехнулся. Надо думать, и не один! Другое дело, кем нужно быть, чтобы против самого государя ворожить осмелиться? Неужто кто-то из высших, что с ним рядом сидят? Да быть того не может!

Гинтаре, казалось, угадывала его мысли.

– Андрюс! Знаю, ты помочь хочешь. Я оттого и люблю тебя – за доброту, за душу твою. Но ты не знаешь, с кем имеешь дело! Ввяжешься, может статься, и изумруд тебя не спасёт. Ты не обижайся, ведь всё-таки, – она запнулась, – ты всё же человек, а не…

– Да, я не колдун, не царь лесной, – спокойно сказал Андрей. – Но государя в беде не брошу. Он мне доверился, и я поклялся защищать его, сколько понадобится. Ну а коли не выстою против этого – знать, недостоин я дара отца твоего.

Он перевёл взгляд на перстень – тот горел ровным, уверенным травянисто-зелёным светом. Гинтаре вздохнула печально, обняла. Андрюс ощутил, как сердце вновь гулко заколотилось от близости дива лесного…

– Подожди, – она уклонилась от его страстных губ, откинула голову назад. – Послушай: если сможешь узнать, кто государя вашего изводит, считай, полдела сделано. Схватят того чернокнижника, коли сумеют. Но ты не вздумай с ним в поединок вступать! Прошу, будь осторожен, Андрюс! И Тихона с собою возьми, вместе вам лучше будет. А за семью не болей душой – я присмотрю за ними.

– Да… Да… Будь спокойна, так и сделаю… – бормотал Андрей.

Он лихорадочно, почти отчаянно покрывал поцелуями её благоухающее тело, роскошные волосы… И оба понимали, что впереди новая долгая разлука.

22. Город

На правом берегу Невы, на Городском острове неподалёку от Троицкой площади стояли подряд деревянные домики, больше напоминавшие хижины. Площадь была самым оживлённым местом в Питербурхе: днём там шумел рынок, бегали туда-сюда разные люди, звонили колокола Троице-Петровского собора. Рядом с площадью располагался дом государя Петра Алексеевича с видом на Петропавловскую крепость. А вот дальше за ним теснились ещё жилые домишки разных нужных людей.

Один из них был уже долгое время заколочен за ненадобностью, после того как владелец отошёл в мир иной… Потом появился там некий предприимчивый человек, отодрал с окон и дверей потемневшие доски, велел работным людям перестроить, поправить да покрасить: вот и получился из заброшенного дома кабак с модным нынче названием «Аустерия» – в подражание первой, «Царской Аустерии», что образовалась раньше, у северо-западной стены строящейся Петропавловской крепости. В отличие от царских кабаков, в этих заведениях и кормили, и поили, и посидеть-поговорить, дела обсудить можно было.

А ещё предприимчивый хозяин обустроил в «Аустерии» несколько отдельных комнат, куда проходили через особый вход, незаметно для остальных. Чтоб те особы, кои хотели тайно друг с другом встретиться, могли попасть внутрь и уйти оттуда никем не виденными.

* * *

Поздняя осень в Питербурхе уже несколько недель терзала жителей не просто дурной – отвратительной погодой. За окном бушевала настоящая буря; в такой вечер ни один вольный человек без крайней нужды не вышел бы из дома, ну а подневольных никто не спрашивал…

Крытая карета, что двигалась к Неве, остановилась на краю Троицкой площади. Из неё легко, словно тень, выскользнул плохо различимый в сумерках человек, закутанный в плащ. Он махнул рукой кучеру – тот собрал поводья и хлестнул лошадь.

Пассажир кареты остался под дождём. Он неуверенно огляделся, будто не надеясь на свою память, постоял немного, ёжась под хлёсткими порывами ветра, и направился к «Аустерии». Под ногами, обутыми в изящные сапоги из тонкой кожи, хлюпала вода напополам с грязью…

Незнакомец, однако, упорно двигался вперёд, надвинув шляпу на лицо; впрочем, эта предосторожность была излишней. В эту ненастную ночь на набережной почти не было народа, а редкие встречные не обращали на него никакого внимания – всем хотелось скорее покинуть залитую дождём улицу и очутиться под крышей.

Человек в плаще достиг «Аустерии» и постучал в одно из окон, слабо освещённое изнутри. Раздались тяжёлые шаги, на пороге показался человеческий силуэт; новоприбывшего впустили в сени и надёжно заложили дверь засовом.