Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

Мне доводилось видеть подобные «собрания», покрывавшие все стены захламленных ленинградских квартир, стоявшие неприступными штабелями или устилавшие полы в гулких нежилых комнатах. Указывая на какую-нибудь особенно выдающуюся живописную мерзость, измученный финансовыми иллюзиями и транскультурными галлюцинациями наследник, одержимый идеей поскорее «все продать и уехать», мягко замечал, что покойный имярек (на котором пробы ставить негде было, настолько он по самые уши сидел в торговле подделками) считал это страшилище, допустим, Сезанном. В качестве финансового обоснования выгоды от покупки он указывал, что Эрмитаж им предлагал за картину сто тысяч, но они готовы отдать прямо сейчас за 500 рублей по причине крайней нужды в деньгах. Понятно, что и эти вольные атрибуции подлежали радикальной коррекции, а суммы неминуемому и жестокому умалению. Иногда такие «тени забытых предков» превращались в профессиональных торговцев фальсифицированной памятью, привыкая продавать непонятные холсты, нарастившие, за годы разговоров о них, мнимую историческую плоть, просто ради процесса торговли. Забавно, но эти свойства передаются даже через многие поколения. Подобный склад «художественного товара» принадлежал некому Осипову, бывшему во время войны прокурором в блокадном Ленинграде и сделавшему, благодаря своей прибыльной должности, «запасы нетленного искусства» на много десятилетий вперед. Все закончилось, когда пронырливый и фантастически коммуникабельный мошенник Михаил Поташинский подбил бывшего «законника» наладить контрабандный экспорт его высокохудожественного барахла за границу, дабы обеспечить безбедное существование после намечавшейся эмиграции. Это сейчас мы знаем, благодаря интернету и открытости границ, правду об очень невысоких ценах на рядовое старое искусство на Западе, исключая «грандов», разумеется. Но тогда, в условиях железного занавеса, любая западная дощечка неизвестного мастера объявлялась в Ленинграде непревзойденным шедевром, сулившим в случае успешного контрабандного вывоза полновесные миллионы немецких марок или австрийских шиллингов.

Концессионеров предсказуемо арестовали. Осипов умер в тюрьме от инфаркта, не дожив до суда, а судьба его собрания неизвестна. По достоверным слухам, в основном это были старые копии и сплошные «н/х» (неизвестные художники), так что в известном смысле можно утверждать, что он пострадал «ни за что», а может быть, даже и «за идею» свободного рынка. Я тоже считаю, что искусство не должно знать замков и границ, а картины следует разрешить перемещать по миру без пошлин и ограничений, но с непременной регистрацией, чтобы точно знать, «где что лежит».

Звучит странно, но через сорок один год мне удалось отыскать человека, чей отец купил тогда несколько картин Марии Джагуповой. По его словам, продавались они буквально за копейки и среди них были даже беспредметные холсты, что архивные документы категорически не подтверждают. Если его информация соответствует действительности, то, опасаюсь, их также постигла печальная судьба. Они потеряли иллюзии, девственность, подлинное авторство и приобрели чье-то другое, более узнаваемое и коммерчески востребованное.

Помимо сына одного из покупателей я отыскал, фигурально выражаясь, и отца. Почтенный ленинградский собиратель из, как говорил Паниковский, «раньшего времени» подробно рассказал мне о том, как в один прекрасный день на галерке выставили разом около пятнадцати работ Джагуповой. Ничего подобного прежде там не происходило. Граждане реагировали на такое буйство красок и формалистические изыски дружным смехом, показывали пальцами и даже издевались над моим прозорливым собеседником, утащившим домой несколько картин «с разноцветными глазами». По его словам, никто эту живопись не покупал, за исключением отдельных позиций. Находящиеся до сих пор в его коллекции три картины имеют на оборотной стороне номера товарных ярлыков и упоминания райФО Октябрьского района. Приобретенный им портрет молодого человека в кепке-«лондонке» был обменен собирателем на что-то более подобающее его вкусам. Через пару лет означенный портрет уже числился «Владимиром Лебедевым», имел «подлинную подпись» и продавался значительно дороже. Еще через несколько лет солидный человек предложил моему собеседнику купить «настоящего Матисса», якобы вывезенного в качестве трофея из Германии. Читатель уже сообразил, что в роли дорогущего космополитичного француза выступала ветреница Джагупова, как губка вбиравшая в себя стили и направления. Надписи на оборотной стороне с упоминанием райФО служили в этом случае подтверждением оприходования советскими органами военной добычи.