Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

Лет двадцать тому назад я гулял по Петроградской стороне с приятелем, болтая о том о сем и попутно заходя во всевозможные подвальные лавчонки и к частным торговцам домой, благо я знал их всех как облупленных. Рассматривали мы разные книжки, гравюры, картинки, короче говоря, культурно проводили время. И вот в какой-то угрюмой каморке я обратил внимание на беспредметный холст в углу, заваленном старыми газетами и журналами. Меня как будто что-то стукнуло изнутри, и я, рискуя жизнью, полез на груду хлама разглядывать эту картинку. Следует при этом добавить, что я терпеть не могу беспредметное искусство, но признаю за ним особое значение. Исходя из базового тезиса, что всякое подлинное художество есть теофания, точнее — эпифания, — то есть Абсолют являет себя с помощью гармонии в таких произведениях, как, например, «Весна» Боттичелли, или «Мадонна в скалах» Леонардо да Винчи, или «Послы» Гольбейна. А хаос или дьявол — в образах деконструкции пространства и предметного мира. Правда, он может сбить с толку и выглядеть как «Ворошилов на лыжной прогулке» или «Два вождя после дождя», но это уже немного другой, постмодернистский взгляд на проблему. С помощью несложных нейролингвистических приемов я купил эту картину буквально за гроши, отнес к себе домой и в буквальном смысле слова поставил к стенке. На протяжении последующих пяти лет никакого особого внимания я ей не уделял, разве что чертыхался, ударяясь об ее углы в самые неподходящие моменты жизни. В этом качестве она, скорее всего, дожила бы до второго пришествия, но судьба сулила ей иное предназначение.

Где-то в начале нынешнего тысячелетия одна добрая знакомая, ныне играющая важнейшую роль в федеральной культурной политике, загорелась идеей сделать выставку авангардных картин неизвестных художников под названием «Неопознанный художественный объект» — НХО. Критериев отбора было всего три. Неопознанность, подлинность и художественная значимость. На вопрос, могу ли я дать что-нибудь для этого проекта, я сразу ответил, что ничем помочь не могу. А потом вспомнил:

— Да вот, разве что эту штуку. Сам не знаю, зачем я ее купил. Что-то в ней такое есть. А что именно — не знаю. Не умею объяснить. Не иначе, наваждение какое-то… Идеально подходит по критерию «неопознанности».

Сказано — сделано, и картина уехала в Москву, а я про нее и думать забыл. На открытие экспозиции я не поехал и никакого значения всей этой истории не придавал до тех пор, пока мне не позвонил кто-то из московских знакомых и впроброс, мастерски лавируя среди множества необязательных сюжетов, не поинтересовался, не моя ли там на выставке висит картинка.

— Моя, а что такое?

— Да нет, ничего.

Еще через день позвонил другой стремительный персонаж и без экивоков спросил, не хочу ли я ее продать. Потом третий. А еще через пару дней, открыв газету «Известия», я увидел на третьей полосе — жаль, что не на первой — статью, повествующую о том, что выставка «Неопознанный художественный объект» ознаменовалась большим научным открытием. На ней была обнаружена беспредметная картина Любови Поповой и что даже ради одного такого события был смысл разводить весь сыр-бор. На фотографии, иллюстрирующей статью, был изображен задумчивый академик Д. В. Сарабьянов, пристально, с видом Шерлока Холмса, разглядывающий мое приобретение. Трогательная подробность, тянущая на двусмысленную метафору, зафиксирована журналистом: «Главной же сенсацией стало то, что на одной из супрематических картин удалось обнаружить подпись Поповой. До прихода экспертов эта картина висела на выставке вверх ногами»[119].

Возможно, экспертам ради этого события и пришлось встать с ног на голову, но я, безусловно, обрадовался такому удачному стечению обстоятельств. Во-первых, мне нравится, когда обыденная жизнь приобретает кинематографические свойства в духе трагикомедии Бастера Китона. А во-вторых, очередному московскому абоненту в ответ на вопрос о желании продать картинку я с искренней печалью в голосе сказал, что, наверное, сложные семейные обстоятельства вынудят меня расстаться с ней, но никак не меньше, чем за полмиллиона долларов. А куда деваться, ведь это никому не известное, замечательное, «подписное» масло Поповой.

Беспредметная композиция неизвестного художника, ошибочно атрибутированная как работа Любови Поповой

О подробностях обретения столь редкой работы я предусмотрительно распространяться не стал. Да меня никто об этом и не спрашивал.