Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

Всякий неподлинный предмет, приписываемый великому или значительному мастеру, несет в себе возможность и даже перманентную жажду собственного разоблачения. Нечто вроде необоримой тяги, влекущей преступника к месту преступления. Талантливый фальсификатор выполняет свою работу не столько и не только по материальным причинам, но, в большей степени, руководствуясь разбитыми надеждами, неудовлетворенными амбициями, завистью, ревностью к более удачливым коллегам, добивающимся успеха легальным путем. Или ненавистью к художественным критикам и специалистам, не оценившим его талант. В СССР да и в России это на протяжении десятилетий еще и просто радикальное несоответствие цен внутреннего — в основном черного — антикварного рынка, возможностей гигантского западного галерейного и аукционного мира, достижимого только путем контрабанды, и мнимостей на отсутствующем в принципе легальном отечественном художественном небосклоне. В такой ситуации мастер, чувствующий свой талант, способности и технические возможности, порой самой логикой окружающей действительности и ее грабительских условий был обречен на заискивающую перед ничтожествами нищету или гордую, но секретную, преступную активность. Человек, подделывающий работу великого мастера, подсознательно без сомнений ощущает себя конгениальным ему и, если фальсификация проходит успешно, получает не только деньги. Он получает часть славы и романтического ореола, сопутствующих протагонисту. Единственный фатальный недостаток заключается в том, что никто не должен узнать об этом удивительном родстве душ прототипа и подражателя. А платой за триумфальное разоблачение является тюрьма или могила. Преодолеть эту печальную антиномию и снять противоречия фактически невозможно.

«Плохие художники копируют, а хорошие воруют», — писал Пикассо, забывая, что воровство строго карается по закону. Классическим примером такого рода конфликта между талантом и социальными условностями является судьба Эрика Хебборна, сначала изготовившего более тысячи рисунков «старых мастеров» в отместку за непризнание его искусства лондонской галереей Colnaghi. Затем осужденного к небольшому сроку лишения свободы. Написавшего после освобождения несколько руководств для желающих заняться подделкой произведений искусства. Ставшего признанной мировой знаменитостью, правда, сомнительного толка. И убитого в 1996 году на малолюдной римской улице. Преступление это до сих пор остается нераскрытым.

Впрочем, иногда речь идет просто о шутке, мистификации, нечаянно принесшей большие деньги, но также ожидающей, пусть посмертного, но все же вывода на чистую воду.

В доме моих знакомых с незапамятных времен висел уменьшенный «авторский» вариант знаменитого произведения Генриха Семирадского «Фрина на празднике Посейдона». Замечательная старая подписанная вещь в родной «абросимовской» раме без малейших признаков реставрационных или иных посторонних вмешательств. Когда цены на русскую салонную живопись достигли апогея, они решили дорого продать свою фамильную драгоценность и обратились в Русский музей за экспертизой, без которой негоция такого рода была невозможна. Нынешний нувориш приобретает, прежде всего, гербовую бумагу о подлинности и лишь затем произведение искусства. Продать картину без экспертизы сейчас возможно только мне и еще паре городских сумасшедших. Да и то, возможной ценой глобальных неприятностей.

Никаких сомнений в результатах обещавшего быть рутинным исследования у них не было. Картина находилась в «приличной» семье с дореволюционных времен, и как специалисты, так и знатоки очень высоко оценивали качество живописи. «Подпись в тесте», разорванная тончайшим естественным кракелюром. Дата, вековая пыль и мумии давно почивших клопов в пазухах между подрамником и холстом. Все как полагается. Кажется, существовал даже дореволюционный чек из магазина то ли «Дациаро», то ли «Аванцо». В музее тоже все шло гладко до момента проведения рентгенографического исследования. Под авторской живописью, прямо на грунте, буквально на всем пространстве холста красовалась гигантская подпись копииста, не оставлявшая никаких надежд разочарованным владельцам полотна. Известный художник — Альфонс Жаба — не просто полностью написал свое имя и фамилию, но и поставил дату — 1912 год. Семирадский же покинул этот мир на десять лет раньше.