Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

Нетерпеливому читателю, никак не желающему ждать выхода в свет следующего тома «Работы над фальшивками», я рекомендую взглянуть на этот документ, чтобы понять тот политический уровень, на который иной раз отважно взбирается мошеннический нарратив. И попутно задать несколько неудобных вопросов. Почему никто никогда не слышал о картинах Рубенса и Гварди, подаренных ведущему музею страны? Откуда у таинственных «инвалидов силовых структур», патронируемых бывшим губернатором, такие немыслимые культурные ценности? Подлинные ли это произведения искусства или нет?

К сожалению, в рассматриваемой нами теме мы иногда вынуждены довольствоваться какими-то ксерокопированными бумажонками. Их невозможно использовать в суде или в полицейском расследовании. Но сама важность темы и ее гуманитарная наполненность дают нам право хвататься за любую соломинку, вводить в общественный оборот любую информацию, которая представляется нам важной. В конце концов оппоненты всегда могут подать в суд, предъявить претензии и потребовать возмещения ущерба. Пока, правда, такого не случалось.

Разбираясь в хитросплетениях оборота фальшивок, вдумчивый наблюдатель еще не раз увидит бессознательную — надеюсь — синергию вполне интеллигентных, «порядочных» людей и самых отъявленных мошенников. Связано это с общим негативным отношением к институту права как к «крючкотворству» и к частной собственности как к «краже». Этот «тренд» восходит не к Прудону, считавшему кражей только крупную капиталистическую собственность, а скорее к крестьянской общине с ее уравниловкой, круговой порукой и отсутствием какой-либо морали по отношению к «другим». Или к иным формам традиционного общинного устройства, стремящимся жестоко подавлять всякую личную свободу и агрессивно распространять свои групповые стандарты на сферы, им не принадлежащие. За неимением силовых ресурсов для этого могут использоваться всевозможные неформальные методы воздействия и ангажированная пресса.

Особенно ярко этот симбиоз заметен в экспертном обеспечении безусловных подделок. Все они имеют чью-то «окончательную бумагу», позволяющую легко обманывать покупателя или вводить в заблуждение культурные институции, а в случае «шухера» без особых проблем уходить от ответственности. Он ярко выражен и в отношении к требованию говорить правду в суде, легко заменяемом на ложь в пользу коллеги, знакомого или члена коллектива. Как сказала мне одна почтенная сотрудница ГРМ, объясняя свое явное лжесвидетельство: «Мы же все воспитывались во дворе. Нас так учили с малолетства. Своих не сдавать». Против этих доводов и возразить нечего. Все так и есть. Жаль только, что двор у них был «задний, проходной и грязный».

Поиски финального ответа об авторстве портрета опять приводят к надписям на обороте. Не зря несколько ночей подряд мне не давала покоя какая-то пифагорейская ерунда. Снились разноцветные цифры, разговаривающие между собой на неведомых восточных наречиях. Что можем мы противопоставить темному природному хаосу, всеуничтожаю-щему потоку времени и козням жуликов, как не божественную гармонию знаков и чисел? Я совсем забыл об одном обстоятельстве, упомянутом мной несколько выше при описании мытарств работ Джагуповой в Ленкомиссионторге. Речь идет фактически о пинкодах, личных идентификационных номерах. Причем, как в швейцарских или дубайских банках, более других озабоченных безопасностью своих клиентов, шестизначных. Присвоенных отверженным картинам в далеком 1976 году комиссией райфинотдела при направлении их в комиссионный магазин. Я имею в виду номера товарных ярлыков. Все картины Джагуповой, прошедшие через магазин, как несчастные, «топтавшие» немецкую или советскую зону, получили такие опознавательные знаки, напоминающие зэковские татуировки, нанесенные шариковой ручкой на оборотную сторону холста. Человек, выводивший на материи эти номера, как видно, очень старался. Паста ли в шариковой ручке была суховата или он прилагал усилия не по разуму, оставляя помимо чернил еще и отчетливые вдавленные следы на тряпке. И именно о них писал Андрей Наков в своем каталоге-резоне. И именно их я видел дважды на картине Джагуповой четверть века тому назад. И именно их мы обсуждали с покойным Соломоном Шустером как потенциальные ориентиры и свидетельства для точного установления автора портрета.

У меня был в наличии уникальный номер товарного ярлыка «Портрета Яковлевой», зафиксированный в 1976–1977 годах во множестве архивных документов РФО Октябрьского района, прозябающих в Центральном государственном архиве Санкт-Петербурга. Вот этот номер — 434208. Он был присвоен картине в октябре 1976 года и сопровождал ее во всех уценках вплоть до реализации в марте 1977 года, отражаясь в веренице бюрократических бумаг.

Фрагмент архивного документа (ЦГА. Ф. 1853. Оп. 49. Д. 62. Л. 33), в котором впервые появляется номер товарного ярлыка «434208»