Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

Но последовательное мышление потребует продолжения логической цепочки и задаст те же вопросы относительно общества и государства, демократии и выборов, свободы и права. И придет, вслед за популярным писателем, которого никто никогда не видел, к выводу, что даже и вселенной никакой нет. А то, что есть, «находится в чайнике некоего Люй Дунбиня, продающего всякую мелочь на базаре в Чаньани». Впрочем, и «Чаньани уже несколько столетий как нет, Люй Дунбинь уже давно не сидит на тамошнем базаре и его чайник давным-давно переплавлен».

Мысль эта, по сути, есть литературное переложение сентенции Бодрийяра, писавшего, что смысл и означаемое давно погребены под грудой презентаций и симулякров. Сам французский философ тоже вторичен и восходит, если покопаться, к Дионисию Ареопагиту, которого, увы, тоже, скорее всего, не существовало на белом свете. Зато есть улица Сен Дени, носящая его имя, где в протекающей и холодной мансарде сидит Генри Миллер и пишет «Тропик Рака», возвращая слову предельную телесность, доходящую до порнографии. Чем провоцирует многозначительного Бодрийяра: «Так же, как в окружающей нас повсюду порнографии исчезла иллюзия желания, в современном искусстве исчезло желание иллюзии»[146].

Я все же не буду переступать установленные мной самим пределы, залезать в посторонние материи и ограничусь тем, что скажу о шайке циничных плутоватых «жрецов», делающих деньги и диссертации на бесстыдной эксплуатации невинных человеческих пристрастий и лежащих за ними базовых инстинктов.

Картина Любови Поповой, исполняющая роль оконного стекла в заброшенном деревенском сарае, обнаруженная Георгием Костаки; или икона XV века, используемая в качестве ступеньки лестницы, ведущей на колокольню старой церкви; древние статуи Будды, уничтоженные фанатичными, но придурковатыми исламистами, являются хрестоматийными примерами полной атрофии эстетического чувства и бытового варварства.

Но, на мой взгляд, история с портретом Яковлевой бьет все мыслимые рекорды абсурдного, совершенно неправдоподобного развития событий. Мой жизненный опыт не подсказывает мне убедительных аналогий, кроме хрестоматийной басни про петуха и жемчужное зерно, получившей продолжение в виде сиквела, в котором самодовольный петух заканчивает исторический факультет Ленинградского университета имени товарища Жданова по кафедре истории искусств и становится дипломированным специалистом-искусствоведом. В самом деле, отсутствие самого искусства как объективной реальности ведь не означает пропажу концептуального искусствоведения как схоластической дисциплины, бесконечно и непрерывно созидающей предмет своего собственного исследования буквально из мусорного «ничего». У нас у всех в памяти множество подобных начетнических доктрин вроде «научного коммунизма» или не менее «научного» атеизма, «изучавших» несуществующие предметы и области знания. Безостановочно производивших ученые степени и диссертации, коллоквиумы, симпозиумы и съезды, «Ученые записки» и «Реферативные журналы». Любопытно, что сказал бы Винкельман о современном актуальном «художественном» творчестве и его ученом кураторском сопровождении. Наверное, очень удивился бы. А потом и удавился по-быстрому, дабы не иметь отношения к торжествующей современности.

Освальд Шпенглер считал, что к исходу XIX столетия, точнее сказать, к моменту окончания Первой мировой войны, тем более что онтологически — не календарно — эти события совпадают, человечество исчерпало позитивистские и систематические формы познания мира. Разочаровавшись во всем, оно оставило себе на будущее способ физиогномический. Я думал было поначалу, находясь под влиянием разнообразных чувств и соблазнов, сделать нечто вроде компаративной таблички и разместить друг против друга лица Джагуповой и Яковлевой с одной стороны, а образы людей, устроивших «сменку» их произведения на «Малевича», с другой. Но потом, поразмыслив, посчитал такого рода «немецкую» методику не совсем политкорректной. И, главное, радикально выходящей за обозначенные мной самим строгие границы исследования, исключающие анализ чего-либо, кроме достоверного документа. В конце концов, меня интересует только волшебный портрет, а не физиономии людей, к нему прикасавшихся, если только они не оставили документальных следов. А наследили они, как свидетельствует моя книга, изрядно.